Обманутые ожидания
28.11.2007
Изгнание Андрея Звягинцева стало одним из самых значимых событий "Молодости" (Киевский международный кинофестиваль - прим. Admin)
Не я один испытал досаду оттого, что нынешняя "Молодость" закрылась псевдоисторической клипом 1612, как хочется назвать последнюю ленту Владимира Хотиненко, а не Изгнанием Андрея Звягинцева – фильмом, закрывшим в кинотеатре "Жовтень" программу "Новое российское кино". Сие досадное обстоятельство объясняется банально: что и где показывать сегодня определяют дистрибьюторы, которые, помимо прочего, взяли на себя функции негласного цензора, формирующего спрос. Некогда у нас эту роль играла решающая и направляющая сила общества, скрывающаяся под зловещей аббревиатурой ЦК. Как-то странно получается: ЦК уже нет, а проблема есть.
Проблема же, в данном случае, заключается в следующем. В то время как счастливчики, попавшие на Изгнание, напряженно переживали предчувствие смерти и саму кончину героини, участники и гости Фестиваля любовались в Палаце "Украина" лихо и красочно, в стиле рекламного или музыкального клипа снятыми сценами несчетного количества смертей и насилия. Воистину, "кров людська не водиця", как об этом писал украинский классик. Человеческая кровь – эффектная краска на белом экране. Чувствуете разницу в самом подходе? Смерть, как потрясение, как главное событие фильма, и смерть, как впечатляющая картинка, с пониманием дела снятая для развлечения праздной публики.
Участникам и гостям Фестиваля посмотреть Изгнание (на фильм многие так и не смогли попасть) стоило по многим соображениям. Хотя бы для того, чтобы поразмыслить над вопросом, почему вторая картина Звягинцева, хоть она и была отмечена в Каннах призом за лучшую мужскую роль (он достался Константину Лавроненко), не получила такого единодушного признания, как это случилось с Возвращением в Венеции, и не попала в разряд безусловных шедевров. Пытаясь понять причины иных критических оценок Изгнания, которое, между тем, собрало в Каннах два больших полных зала (иные фестивальные фильмы, если верить очевидцам, не собирали и одного), можно многое понять о нас, о нашем времени, о его отношениях с вечностью.
Тому, что вторая картина Звягинцева не получила на Каннском фестивале единодушного признания, есть несколько причин, находящихся в разных плоскостях. Сокровенный смысл этой ситуации лично мне видится в том, что некая Высшая Сила уберегла режиссера от еще одной сокрушительной победы, чтобы он, не приведи Господь, не оглох от пустозвона медных труб. Звягинцев, имевший смелость объявить, что считает своей задачей сделать видимым невидимое, проявить его (при этом приводится пример невидимого ветра, о присутствии которого мы можем догадаться по ряби, возникшей на воде), так вот, режиссер с таким пониманием смысла своей профессии должен оставаться внутренне свободным. В том числе, и от фестивальных страстей и побрякушек.
Конечно же, золотые пальмовые ветви, львы, медведи, куропатки и прочая фестивальная живность, открывают перед режиссерами много возможностей. Но для кино, которое снимает Звягинцев, эти возможности, все же, лежат в сфере духа, а не денег и сложных, дорогих технологий. Так что, дай Бог, чтобы отсутствие наград на престижных кинофестивалях, если таковые по какой-то причине не посыплются как из рога изобилия на голову режиссера, стало его самым большим испытанием. Ибо он пошел по пути, который, чем дальше по нему продвигаешься, тем уже становится.
Если же причины недовольства иных рецензентов фильмом искать в плоскости не высших, а человеческих воли и разума, то Изгнание обмануло их ожидания благодаря обескураживающей простоте содержания фильма, выраженного столь кинематографически безупречно и красиво, что оно, это содержание, способно даже оскорбить привыкший к сложностям, намекам и тайнам ум. В Возвращении было много загадок, много тайн, начиная с непростых отношений неизвестно где пропадавшего десять лет отца с сыновьями и кончая целью его поездки на остров. Тайна вот-вот должна была приоткрыться благодаря вырытому сундуку, а вместе с ней как бы должны были развязаться все смысловые узелки фильма, но она ускользнула в вечность, безмолвно ушла на дно вместе с погибшим героем Лавроненко. В содержании такого фильма можно плавать, как в безбрежном океане. В Изгнании же мы попадаем в столь мощное течение заявленной темы, что должны либо предаться ему, либо отчаянно грести в противоположном направлении, что и пытаются делать некоторые зрители и журналисты. Звягинцев, избегающий сложностей там, где для ясного ума все просто и очевидно (вечные, порой называемые библейскими, истины), и усложняя для совести то, в чем она не хочет видеть проблему (например, в отсутствии любви в отношениях или в убийстве, называемом абортом), прибегает к своему излюбленному приему. Называет он его "обманутые ожидания" и использует для того, чтобы выбить наше восприятие из наезженной колеи, чтобы, как он говорит, "ранить своим воздействием".
Обманывать зрителя режиссер начинает с первого кадра, красота которого, как и всех последующих картинок, обезоруживает даже матерых, видавших разные кинематографические виды критиков, заставляя их говорить хорошие слова в адрес оператора Михаила Кричмана. Достойный кисти гения пейзаж оживляет движущаяся по дороге машина, которая быстро въезжает в пустынный город и, проехав по подчеркнуто урбанистическим улицам, останавливается возле дома. Раненный в руку водитель, которого зовут Марком (Александр Балуев), стремительно заходит в дом к своему брату Алексу (Константин Лавроненко), и тот, без лишних церемоний, извлекает раскаленным на огне скальпелем пулю. Но как только мы настроились на детективный лад, режиссер резко поворачивает в сторону семейной мелодрамы, немыслимой без адюльтера. Алекс вместе с женой Верой (шведская актриса Мария Бонневи) и двумя детьми (пятилетнюю девочку зовут Ева), отправляются в загородный дом, затерявшийся среди живописных холмов, на которых выпасают овечек. Каждый кадр настолько композиционно совершенен и продуман, в нем столько тайны, что поневоле ждешь, когда вместе с овцами на экране появятся Авель и Каин. Библейские аллюзии, к счастью, здесь окажутся не обманом, хоть они и станут причиной раздражения иных критиков, не простивших режиссера за то, что он заставил детей собирать паззл "Благовещения" и читать о любви из Святого Письма.
Однако вернемся, к сюжету, созданному по мотивам повести Уильяма Сарояна. Прибыв в старый дом, аскетичный, как молчаливый и строгий Алекс, муж и жена вечером усаживаются на веранде. Мы ожидаем интересного, содержательного диалога, который, как нам представляется, должен снять напряжение, существующее между супругами. Но Вера, выпив бокал вина (окажется, для смелости), скажет мужу, что ждет ребенка, но этот ребенок не его. Напряжение, учитывая нелюдимый, суровый характер мужа, не только не снимается, оно становится почти невыносимым. Особенно, когда Алекс поделится с братом своими сомнениями – убить жену вместе с ребенком, или оставить жить? Решив все же сохранить жену для себя, он с помощью Марка нанимает врачей, и те делают хрупкой, ранимой Вере, уже не способной сопротивляться воле мужа, аборт. Когда она умирает, а мужественный брат сваливается от инфаркта, мы, уже ближе к финалу, узнаем, кто был физическим отцом нерожденного ребенка (режиссер сначала дает ложную подсказку, тем самым, обманув наше ожидание адюльтера). Ответ на вопрос об отце все расставит на свои места: и относительно жанра картины, и относительно его главной темы, и относительно задач, которые ставит перед собой Андрей Звягинцев.
По сути, ему и не важно в какую жанровую категорию зачислят Изгнание зрители и прокатчики, поскольку он снимает трагедию. Если это понять, то станет неуместным порой озвученный в прессе недоуменный вопрос: в какой стране, в какой части мира происходит действие? Режиссер сознательно уводит нас от привязки к географии, социуму, политике, поскольку его герои являются не гражданами конкретной страны, а некими архетипами: Мужчина, Женщина, Муж, Жена, Отец, Мать, Сын, Дочь, Брат… Трагедия же, вспомним, не приемлет не только излишней бытовой детализации среды и характеров героев. Она чужда и психологической усложненности мотивировок их поступков. Эдип выкалывает себе глаза потому, что прозрел внутренне и ужаснулся своим злодеяниям; Гамлет мстит за совершенное злодеяние потому, что это его долг перед попросившим о мщении отцом и перед высшим Законом. Как только режиссеры начинают искать новые, неожиданные мотивировки, трагедия тут же заканчивается и начинается в лучшем случае драма, в худшем – дешевый фарс.
Конечно же, ни одно определение не исчерпает всего содержания трагедии. Тем не менее, хочется облечь в слова основную тему Изгнания, которое уже своим названием намекает на то, что мы изгнаны из мира, в котором правит любовь. Звягинцев снял фильм о том, что жизнь, в которой отсутствует любовь, а есть лишь сухой расчет, есть лишь долг, становится настолько невыносимой, что ей ранимые, тонкие души предпочитают смерть. Ибо жизнь без любви уже есть смерть, небытие, лишь внешне притворяющееся жизнью.
На премьере в Киеве режиссер попросил зрителей смотреть фильм не умом, а сердцем. Сердце, если оно не зависимо от лукавого, шаловливого ума, не ищет сложных решений. Оно жаждет лишь сильных переживаний, которые в применении к искусству древние греки называли, не побоимся этого слова, катарсисом. Омывающееся слезами сердце не боится ни пафоса, ни очевидных, способных, словно вспышка молнии, рассеивать тьму неведения истин. Их боится детский, инфантильный ум, который противится тому, чтобы ему указывали, что такое хорошо, и что такое плохо. Зрелый ум, зрелое общество сознательно ищут ответы на эти проклятые вопросы. Ибо, не имея их, мы пускаемся в плавание по жизни без руля и ветрил.
Изгнание снял зрелый человек. Поэтому неудивительно, что многие обманулись в своих ожиданиях (об этом буквально заявил обозреватель Liberation Дидье Перрон). Что немудрено. Очищающий душу катарсис, переживание трагедии, просто не входит в программу их жизни.
Вадим Дышкант
Газета "Столичные новости"