string(15) "ru/Publications" string(15) "ru/Publications" Русское терпение переплавилось в покорность | Андрей Звягинцев

Публикации

Рецензии
Интервью

фото Александра Решетилова/afisha.ru

Русское терпение переплавилось в покорность

16.06.2014

 

Завершившийся недавно очередной "Кинотавр" закрылся фильмом Андрея Звягинцева Левиафан — тем самым, что получил приз за лучший сценарий в Канне. Режиссер рассказал "Огоньку" о том, как шла работа над картиной, о чувстве свободы и о патриотизме.

Андрей Звягинцев сегодня, пожалуй, самый востребованный из российских режиссеров и при этом самый закрытый. Только что вернулся из Канна, где получил приз за лучший сценарий (вместе со сценаристом Олегом Негиным), и вот он уже председательствует в жюри другого престижного кинофорума — "Кинотавра" в Сочи, а его Левиафаном закрывается этот фестиваль.

Известно, что Звягинцев не слишком любит общаться с прессой, и все же для корреспондента "Огонька" время у него нашлось.

 

На следующий день после показа фильма я наткнулся на такое место из мемуаров великого советского режиссера Григория Козинцева: "Я с детства ненавижу эту силу — мерзкую смесь невежества и жестокости, косности и злобы... Это она, эта сила, меняя обличия, веками втаптывала сапожищами в грязь человеческое достоинство, чтобы, вышколив страхом, взрастить безропотность, превратить человеческое существо в дудку, на которой по казенным нотам смог бы высвистывать нехитрый мотив любой чиновник. Человек, восстающий против этой силы, всегда был нашим героем". Как вы считаете, имеют ли эти слова отношение к вашей картине?

Замечательные слова. Он ведь писал это в стол, я уверен. Неужели это могло быть опубликовано в Советском Союзе?

Это мемуары, опубликованные в конце 1960-х, еще при жизни Козинцева...

Слова прекрасные, и они актуальны всегда. Но что касается связи с фильмом... Даже не знаю, можно ли тут что-то добавить. Это же как песня, откуда ни слова не выкинешь и от себя не вставишь. Очень точный, прочувствованный текст. Козинцев в это время был уже давно сложившимся человеком. Сколько ему тогда было, лет 60, наверное? Конец 1960-х — как раз период работы над Королем Лиром. Что я могу добавить к этой цитате? Разве что подписаться под каждым словом.

Могли бы эти слова стать аннотацией к вашему фильму?

Я не люблю аннотаций. Никогда бы не смог составить аннотацию ни к одному из своих фильмов. Поэтому даже не знаю, что тут ответить. Хочется, чтобы фильм вышел, чтобы его увидели люди, чтобы он жил уже на экране, а не только в сердцах тех, кто его снял. Чтобы он продлил свое существование в головах и сердцах тех, кто его увидит, кто его ждет. Зритель умнее любой аннотации. Меня многие спрашивают, когда можно будет его посмотреть — это значит, что люди ждут фильм. Я даже знаю одну даму, которая планирует прилететь на премьеру в Москву, потому что не надеется, что в ее далеком Новосибирске кинотеатры покажут картину. А даме этой лет 70, между прочим. Это подруга моей мамы.

Вы не раз подчеркивали, что замысел фильма возник из реальной истории американца Марвина Джона Химейера, который своим "киллдозером" снес несколько административных зданий. А когда вы поняли, что в вашем фильме никаких "киллдозеров" быть не может?

Первая версия текста была с "киллдозером". Но, даже создав ее во всех подробностях, мы сомневались, что она уместна. Причем сомнения были у меня и у автора сценария Олега Негина. Я представлял себе человека, существующего в контексте, который так точно описал Козинцев в цитате, о которой мы говорили. И чтобы этот человек пошел на открытый бунт? Не думаю.

А как же русский бунт, бессмысленный и беспощадный?

Бунт — это стихия, это что-то иррациональное, а потому и бессмысленное по меткому определению Пушкина. Поведение отдельного человека — это что-то другое. Терпение русского человека давно переплавилось в покорность. У него с веками притупилось ощущение собственной правоты, что ли. Правоты как права на что бы то ни было. Его очень легко убедить в том, что он этих прав не имеет. Похоже, что и убеждать не нужно, он это знает на уровне ДНК. Это вам не американец, у которого ощущение самости и самостийности в крови. Американец свободолюбив, он сознает свое индивидуальное право на все. Но будет несправедливым сказать, что русский человек не свободолюбив. Нет, такого ревнителя свободы еще поискать. Но тут есть какое-то неформулируемое различие. Волюшка вольная это тебе не право, гарантированное конституцией или законами штата. Условия, которые русскому предлагает реальность, будто бы лишают его веры в то, что ему по праву принадлежит место под солнцем. Он словно бы всегда в тени и уже привык к тому. Я сейчас весьма приблизительно описал сомнения, мешавшие мне увидеть нашего героя в обстоятельствах, которые были совершенно органичны для штата Колорадо, откуда родом история, лежащая в истоке сценария. Финал с "киллдозером" казался не картонным, а каким-то фальшивым по существу. Мы с Олегом долго искали или, лучше сказать, ждали финала. Группа уже давно запустилась с проектом, мы искали город, в центральную площадь которого можно было бы инсталлировать декорацию — здание городской администрации, куда должен был въехать трактор нашего героя, Николая. Мы знали, что это будет двухэтажное строение, уже решали, как будем снимать его разрушение изнутри, согласовывали это с техническими возможностями. Не помню, как именно мы от финала с "киллдозером" окончательно отказались, но помню, что именно в этот момент нам стало легче дышать. Сама онтология русской жизни подсказала нам подлинный финал истории. В первой версии сценария наш герой отвечал на вызов, пусть бессмысленно, пусть беспощадно, но это был его ответ. И тогда на финальных титрах зритель почувствовал бы удовлетворение, но удовлетворение это обманное. В настоящей окончательной версии ответа нет, и потому вызов этот просто вываливается с экрана в зал. И это обстоятельство сильно роднит финал Левиафана с финалом Елены. Речь тут идет об открытом финале, когда зритель, оставшись наедине с самим собой, станет отвечать на него самостоятельно.

И воздаяния, как это было с Иовом, к которому отсылает сюжет фильма, здесь нет...

Когда говорят, что ему все вернулось, я хочу понять, о чем идет речь. При всем уважении к тексту Ветхого Завета скажите: как можно вернуть жену? Как можно вернуть детей? Вернуть все, что было дорого, близко? Дать то же самое, но новое? Сомнительное воздаяние. Я сейчас пробую рассуждать с позиции простого человека, с позиции того круга жизни, которому не ясны божественные откровения. Я понимаю, что все равно эта история — вымысел человека, который ее сочинил. В его руках все ее концы и начала. Книга Иова начинается со спора между Богом и дьяволом, в результате которого Бог предает Иова в его руки для испытания, позволив сделать с ним все, что тот пожелает. "Делай с ним что хочешь, только душу его не тронь". А тот и делает, что считает нужным. Так поступает и наш "левиафан" в лице местного князька. Поэтому — какой там "киллдозер"?!

Значит, никакого воздаяния все-таки?

А какое может быть воздаяние? Жизнь человеку оставлена — и то хорошо. А еще сохранена его душа, которая и есть остов человеческой крепости. На этом основании, как на стержне, можно строить новый день, можно продолжать жить и дышать. Для меня финал картины — абсолютно оптимистичен, мне он дарит ощущение могущества человеческой души, ее несокрушимости и ее достоинства. Души — этой главной ценности для человека, могучей и хрупкой одновременно; ведь это единственно подлинное достояние человека. Что еще тут можно представить? Бога в буре? Какой еще финал? Вы только представьте себе это картонное воздаяние, как в кино, непосредственно перед финальными титрами мы вдруг нарисовали бы счастливого, вновь обретшего все утраченное Николая. Разве это не фальшивая нота? Мне кажется, что в финале фильма из этого предвестия бури вырастает ощущение, что мы приближаемся к решению каких-то важных вопросов.

Только это решение уже не для главного героя, не для Коли...

Что такое Коля? Проекция наших страхов, надежд, нашего сочувствия, нашей любви. Коля — это мы сами. Это мы с вами являемся свидетелями урагана, который налетает на наш мир, и, возможно, именно так Бог разговаривает с нами, как с Иовом, показывает ему все свое могущество, всю полноту сотворенного им мира, его красоту и его уродство. Слушайте, все же помнят это видео о людях в поселке Речник, у которых дома ковшами кромсали. Женщина говорит по телефону, стоя на балкончике своего дома, а в это самое время ее дом с другого конца ломают экскаватором. Это ли не безумие? Им кто-то воздал? Вернули чем?.. Если власть имущим твоя земля показалась сладкой, они ее заберут, можешь в этом не сомневаться.

Как же традиция русской классики? Герой, отправленный в тюрьму, должен измениться, осознать что-то.

Должен, конечно, как тут поспоришь. С русской классикой не поспоришь. На Ходорковского взгляните, хоть это уже не сюжет из русской классики, это сюжет из нашей с вами жизни. Искусство есть отражение реальности или жизнь подражает искусству, тут уже не разобрать.

Во время работы над фильмом публика узнала, что это история Иова, потом — об американце с "киллдозером", потом об образе российского государства...

Насчет "киллдозера" давайте сразу разберемся. Я упоминал эту историю, чтобы всем было понятно: такое могло случиться где угодно, не только в России. Я говорил об этом как об истоке замысла.

Вспомнить хотя бы Рэмбо!

Да, например. Человек, который восстает против бесправия, отстаивая свою свободу, жизнь, собственность,— история универсальная, это же очевидно. Примеров сотни. А иначе американцы не оценили бы нашу картину. Я сейчас говорю о том, что Левиафан купила для проката в Северной Америке крупнейшая компания Sony Classics. Из всего каннского конкурса они приобрели права на прокат только двух картин — Левиафана и Охотника на лис, американский фильм, которому сейчас прочат "Оскар". А эта компания умеет добиваться своего. Я думаю, что и продвижением на "Оскар" нашей картины они бы занялись всерьез, если бы этой осенью оскаровский комитет России отправил нас в номинацию. Этот фильм понятен на любом языке. Я не просто уверен в этом, я слышал реакцию в зале Каннского фестиваля.

Я все к тому, что у фильма было три описания, а он все-таки о чем-то более важном...

Есть краеугольные камни, которые лежали в основе замысла. Мы на них опирались, как на трех китов: история с Химейером, аллюзия на Книгу Иова и Левиафан Томаса Гоббса. Но замысел живет своей жизнью, он отталкивается от этих основ и создает свое собственное напряжение. Ясное дело, что прямого следования ни одному из этих сюжетов в фильме нет, все они сплелись в одну историю, и искать ответы, почему фильм не пересказывает их, дело бессмысленное.

У вас в жизни были серьезные конфликты с местной властью?

Серьезных я не припомню. Но, видите ли, для того, чтобы прочувствовать всю силу и могущество чудовища по имени Государство, не обязательно самому столкнуться с какой-то конфликтной ситуацией. Достаточно просто попасть в какой-нибудь чиновничий кабинет, чтобы ощутить леденящее сердце равнодушие к твоим проблемам или нуждам, достаточно встретиться в темном переулке или даже в метро с полицейским нарядом, чтобы без причины холодок пробежал по спине.

Представляете, сколько людей скажут, что это клевета?

Ага, конечно, я все это сочинил! Притом с единственной целью — очернить нашу прекрасную Родину! Я бы хотел посмотреть в глаза человеку, который скажет, что это клевета.

Вы председатель жюри "Кинотавра", и при этом ваш новый фильм Левиафан закрывает кинофестиваль. Как это можно трактовать?

Можно было бы отшутиться, что закрывать "Кинотавр" моим фильмом — это уже традиция, потому что именно здесь в рамках церемоний закрытия состоялись первые в России показы Изгнания и Елены. Но если говорить серьезно: "Кинотавр" сегодня — главная площадка для авторского кино в стране. Лучший способ обратить внимание общественности на фильм — это показать его здесь. Кроме того, на фестивале присутствуют представители прессы, для которых, если они не были в Канне, это очень удобный момент, чтобы увидеть фильм. В любом случае, решение о показе фильма в Сочи принимаю не я. Всегда это решение продюсера. Поэтому лучше адресовать этот вопрос продюсеру фильма Александру Роднянскому.


Сергей Сычев
"Ъ-Огонек"