Нужно успеть сделать то, что необходимо
17.09.2014
Вот уже который твой фильм выходит на экран в полной тайне. До каннского и сочинского показов почти никто не мог толком объяснить – про что Левиафан, но зато все теперь знают, что картина могла не получить прокатное удостоверение из-за использования нецензурной лексики, назовем это так. В итоге авторскую версию увидели единицы. Уже слышала мнение, что, мол, все это успешный PR-ход.
Ничего специального. Я все-таки снимаю не индустриальное кино, так что заранее подогревать зрителя никогда не входило в мои планы. Здесь нет ни суеверного страха, ни заигрывания с аудиторией, и уж точно никакого PR-хода. Ничего такого. Время наше устроено так, что все поголовно в каждом шаге другого видят только PR-технологии, и даже не дают себе труда вообразить какой-то другой мотив для поступков. Искренность, доверие к другим растворились как дым.
И все же не поверю, что тебя совсем не волнует прокатная судьба своего детища.
Я абсолютно убежден, что Левиафан – народная картина, а не картина для небольшой кучки "понимающих". Я слышал недавно высказывание Сергея Сельянова, что, дескать, в нашей стране таких вот понимающих и ценящих не более ста тысяч человек. Уверен, он их действительно сумел за эти годы подробно сосчитать. (Улыбается). Конечно, фильм и для них, но если каким-то образом к этой публике смогут присоединиться самые обычные зрители, те, что не зовут себя синефилами, знаю – картина попадет им прямо в сердце.
Библейское слово Левиафан, по-моему, не самый лучший манок для широких масс…
Какое мне дело до широких масс? Я же не депутат и не политик. Название – часть замысла, и в данном случае оно должно быть именно таким. Кстати сказать, родилось оно два года назад и именно здесь, на Кинотавре, ровно в тот день, когда я давал интервью вашему изданию. И тогда же я его впервые озвучил для вашего корреспондента.
Здорово! И как же это произошло? Вообще говоря, расскажи, как появился этот замысел?
Лет 6 назад я услышал историю, которая поразила меня своей силой. В Нью-Йорке, как-то за обедом, моя переводчица рассказала как в 2004 году, в штате Колорадо, в маленьком городке случилась страшная история столкновения маленького человека с государственной машиной. Это была настоящая битва за землю, на которой жил обычный человек – сварщик Марвин Джон Химейер. Территорию, где стоял его дом и мастерская, купил цементный завод, новые владельцы которого желали расширения. Владельцы компании вели с Марвином переговоры, предлагали ему довольно большие деньги, но тот был непреклонен: не хотел покидать насиженное место. Чтобы принудить Химейра съехать, жилье его обнесли забором, да так, что никто из прежних клиентов не мог попасть в его автомастерскую. Химейер подавал иски в суд, ходил по бесчетному числу инстанций в поисках закона и справедливости, но никто так и не разрешил его ситуацию. Отчаявшись, мужчина сел в многотонный гусеничный трактор, предварительно обварив его десятисантиметровой броней. Запаял себя в кабине бронированным колпаком и выехал из ангара своей мастерской. Сперва он снес к чертовой матери злополучный забор, потом разрушил до основания цементный завод, и направился в город. Никто не мог препятствовать его движению: ни полицейские кордоны, ни выставленные ему навстречу тяжеловозы, он все это сметал на своем пути, пули полицейских не причиняли трактору ни малейшего урона, он непреклонно двигался вперед, пока, не достигнув города, не сделал все, что задумал. Он разрушил более десяти административных зданий, включая здание мэрии и полиции. Не пострадал ни один человек, потому что он через мегафон предупреждал о своих намерениях. Армия, похоже, дислоцировалась далеко, и потому никто не успел противопоставить его силе ничего существенного. В конце концов, закончив свое дело, Химейер объявил в мегафон: "До сих пор меня не хотел слышать никто, теперь меня услышали все", и застрелился. Эта история бунта потрясла меня. Я подумал о возможности перенести эту коллизию в Россию, но в процессе создания сценария она претерпела колоссальные изменения. Зритель, который вскоре увидит фильм, не найдет даже следов истории Химейера. Теперь это совершенно самостоятельное авторское произведение, но история Химейера явилась для нашего замысла семенем, которое, упавши в землю, растворилось в ней без следа. Тогда же, вскоре после того, как мы с моим другом и соавтором Олегом Негиным, сели за разработку этой идеи, родилась параллель с ветхозаветной притчей об Иове, которого руками Дъявола испытывает сам Господь. Оттуда и название Левиафан.
Ты и вправду считаешь, что наша действительность так тотально ужасна? Есть ведь много светлых добрых людей, они помогают нуждающимся, усыновляют детей, лечат стариков…
Творческий процесс не подчиняется таким простым установкам: дескать, о чем бы таком добром и светлом рассказать? Нельзя же рассказать в одном сюжете обо всем на свете. Ты просто сталкиваешься с чем-то, о чем не можешь не говорить. И все. В этот момент ты не взвешиваешь на весах: так ли это тотально трагично, что об этом лучше умолчать? Ты следуешь за голосом правды и рассказываешь правдивую историю из жизни людей. Кто-то другой расскажет столь же правдивую историю про тех, кто помогает нуждающимся или усыновляет сирот. Каждому свое. Кто-то же должен рассказывать и о том, что "не все спокойно в датском королевстве". Ты знаешь, Олег Негин, автор сценария, погрузился в эту тему так глубоко, что мне больно было на него смотреть, он ездил по тюрьмам, разговаривал с осужденными, ему открылась невероятная бездна несправедливости. Нас консультировала Ольга Романова, глава фонда "Русь сидящая", помогающего всем, кто столкнулся с несправедливостью в суде. Ольга столько страшных историй поведала, что наша – ничтожная капля в море беззакония, который творится в стране.
Мне кажется, ты благополучно доказал, что у Звягинцева собственный почерк и свой собственный стиль. Теперь ты – лучший режиссер современности – да, да, такими эпитетами тебя обласкала соцсеть. Огромная ответственность!
Пусть вся ответственность останется на совести соцсетей. Я занимаюсь своим делом, и что мне до эпитетов. Я ведь ни опровергнуть, ни подтвердить их не могу. Эту роль мне предлагают помимо моей воли. И вроде приятно слышать подобные комплименты, но какой в них смысл? Хотя, если говорить по совести, успех, – не такой вот пустой, сетевой, – а успех, который свалился мне однажды на голову, конечно, дает значительные возможности в выборе следующего проекта, в работе над ним. Не надо ходить с протянутой рукой и доказывать, что ты умеешь снимать кино. Это, пожалуй, главный плюс славы или успеха, все остальное, в том числе ответственность, о которой ты говоришь, конечно, обременительна.
Добавим к этому повышенные ожидания, когда от тебя в обязательном порядке ждут победу на фестивале. Это какие же нервы надо иметь!
Стальные, наверное. (Улыбается). Следует сохранять олимпийское спокойствие. По мере сил, конечно. А еще лучше – не ждать ничего, тогда будешь рад даже самому малому.
На гребне такого успеха что дальше делать?
Ничего нового: думать о следующем фильме, и не обращать на эту суету особого внимания.
А есть страх, что однажды ты из любимчиков перейдешь в категорию опальных? В нашей стране частенько любят сначала вознести до небес, а затем самим же камнями закидать.
Ну, камнями, это, надеюсь, только фигура речи, а все остальное можно, думаю, снести. "Хвалу и клевету приемли равнодушно и не оспоривай глупца". Этим заветом Пушкина и будем руководствоваться. Все пройдет, и это тоже. Общественное мнение – это пустой сосуд, иногда он заполняется одним составом, потом другим. И что? Переживать по этому поводу? "Кто не осознал, что все есть суета сует, сам еще пребывает в суете". Так говорит об этом Паскаль. Есть только сотворенная природа, мир вещей и предметов, и есть человек, который создает своими руками новые предметы и вещи, все остальное – только мнение об этом, или прах, поскольку ничего не стоит.
Ты верил, всегда знал, что станешь режиссером? Мало кто догадывается, что Андрей Звягинцев начинал как актер. Я тут, переключая каналы, наткнулась на фильм Шырли-Мырли и с удивлением в одном из эпизодов увидела тебя.
Я там узнаваемый разве?
Конечно! Интересно, какое амплуа у тебя могло бы быть? Может, мы потеряли актера уровня, например, Андрея Миронова?
Ну, Мироновым я никогда бы не стал. (Смеется). Хотя в детстве он был для меня кумиром. Честно говоря, я ведь не мечтал стать режиссером, я всегда мечтал о сцене, о кино, об актерской судьбе. Мне было 16, когда я поступил в Новосибирское театральное училище. Я не пошел в 10 класс, как только получил паспорт, сразу отправился на актерский факультет. Уже через год, на 2-ом курсе сыграл главную роль, причем не в учебной студии, а в театре. К концу обучения у меня было 4 главные роли в местном ТЮЗе. Мой внутренний мир перевернулся, когда я увидел на экране Аль Пачино и понял, что не умею играть как он, и даже не знаю, как это делать. Если бы не эта встреча с его талантом, возможно, судьба моя была бы другой. Однажды у меня даже была возможность сказать ему это. Я стоял с ним рядом на выходе с церемонии награждения "Golden Globe" в Лос-Анжелесе, достаточно долго смотрел в его профиль, нас разделяли несколько сантиметров, он держал за руку маленькую девочку, а я думал, что должен ему что-то сказать. Я так и не нашел слов. Только когда эта возможность растворилась, – он двинулся к выходу и все, кто были рядом тоже пошли в сторону дверей, – только тогда я вдруг сформулировал, что именно должен бы был сказать ему: что, благодаря силе его таланта, моя жизнь сдвинулась со своей привычной орбиты и обернулась для меня невероятным приобретением: отысканием самого себя, своей судьбы. Как-то так я должен был сказать ему о том, что нас с ним навсегда соединило. Впервые я увидел его в фильме Жизнь взаймы, очень скоро и еще в одном – Правосудие по-американски, и с той поры Аль Пачино стал для меня эталонной мерой актерского существования в кадре. Мне было 18 лет и я знал, чего мне недостает. Школы. Вот тогда-то я и замыслил побег в Москву. Помню такое мгновение: сижу в гримерке с этими своими четырьмя главными ролями, смотрю на себя в зеркало и понимаю, что пройдет время, я стану каким-нибудь заслуженным артистом, и так же вот буду сидеть за этим самым столом и за этим же зеркалом, буду так же гримироваться и выходить играть на сцену очередную главную роль. Я осознал вдруг, что это тупик, хождение по кругу, как по орбите, в то время как многому можно еще научиться, столько всего увидеть и столько еще сделать.
Но ведь многие этим живут и счастливы.
Согласен, но я почувствовал, что это еще не мое место и просто сбежал. Сначала в армию, потому что как бы я сказал главному режиссеру, что уезжаю куда-то учиться, если учеба уже закончилась и начались будни театрального репертуара? А так все получилось естественно: по объективной причине я вышел из стен театра, а после демобилизации отправился в Москву и через две недели уже поступил в ГИТИС. Встретил там потрясающего педагога Владимира Наумовича Левертова, который в меня поверил с первой же встречи, после предварительного прослушивания он сразу отправил меня на третий тур, сказал: "Будьте уверены, вы уже почти поступили". Евгений Лазарев, мастер курса – на тот момент главный режиссер театра на Малой Бронной – планировал обновить труппу, он собирался из нашего курса создать молодой костяк театра. Но этим планам не суждено было сбыться, уже через год его выжили из театра и он вернулся к актерсому ремеслу уже в труппе театра Моссовета. На втором или третьем курсе ГИТИСа я увидел фильм, который снова перевернул мою жизнь, это был фильм Приключение Микеланжело Антониони. Я понял, что встретился с чем-то невероятным, прежде я и не мог представить, что кино обладает такими возможностями передачи смыслов. И все, я заболел кинематографом. Был третий курс ГИТИСа, 88-89 год, открылся Музей кино, и я стал ходить туда как на работу, смотрел фильмы почти каждый день.
А жил на что?
А я дворником работал. Мне была предоставлена служебная комната, совершенно невероятная – зал метров 50, с высокими потолками, барский дом 1825 года постройки, паркет, похоже, еще тех времен – дубовый и живой, следы каминной печи с изразцами. Когда-то это была огромная квартира, анфилада на 5 комнат и помещения для прислуги; когда я туда въехал – в соседних комнатах жили другие дворники. Четверо ребят, все с философского факультета МГУ. У меня был стол на 12 персон, который я взял по дешевке в соседнем театре Маяковского, реквизиторский – "рыцарских времен". Дом был практически напротив ГИТИСа, и ко мне приходили все, кто знал, что тут можно выпить чай или чего-нибудь покрепче. Абажур такой, знаешь, булгаковский над столом. Потрясающее место. И вот, поскольку я не платил за жилье и даже получал зарплату, мог себе позволить не рыскать в поисках работы, а беззаботно ходить в музей кино, заниматься свободным творчеством и самообразованием. В театр я не пошел. Этот вирус, который я подхватил от Антониони сгубил меня окончательно и теперь я мечтал только о кино.
А ты мог бы рискнуть и снять комедию, триллер или мелодраму, как в свое время пробовали себя в разных жанрах, например, Спилберг или тот же Балабанов?
Маша, я таких задач не ставлю перед собой: а попробую-ка я себя в том или в этом. Мне некогда пробовать, дай бог успеть сделать то, что необходимо сделать. Притом, я не смотрю на это как-то предвзято, если вдруг мне в руки попадет сценарий, отличный от того, с чем я работал ранее, и он меня захватит, я не вижу ни одной причины не сделать это, вот и все.
То есть стоит ждать от тебя лиричное светлое кино о любви?
Все фильмы, которые я снял – светлые фильмы о любви, просто-таки пронизанные лиризмом. Потому что все они сделаны с огромной любовью. Елену, Левиафан, да и Возвращение с Изгнанием ругают за мрачность. Это ошибка. На самом деле вот что происходит, если ты с доверием смотришь на экран: ты узнаешь, как в зеркале, в этих чужих тебе персонажах себя самого и в процессе осознания, сочувствия, сомыслия с тобой происходит важная вещь – идет очищение, омовение смыслами, которые рождают в тебе надежду на перемены в собственной жизни. Закончились финальные титры, история персонажей завершена – и началась твоя собственная история. Фильм – это подарок, возможность подумать о происходящем с тобой самим. Поверьте, без любви невозможно заниматься творчеством.
Мария Лемешева
"The Hollywood Reporter"