Что за жизнь...
Август, 2014г.
Закон о запрете кинематографического мата коснулся и Левиафана. Что вы об этом думаете?
Глупая мера. Мату учатся не в кино, а в школе, на улице и дома. Нельзя запрещать авторам показывать персонажей, которые выражаются так же, как в жизни, а взрослым людям – слушать эти выражения. Удивительно, в отношения автор – зритель влезает вдруг третья сторона – государство, и начинает разъяснять двум взрослым, что такое хорошо и что такое плохо. Ведь для несовершеннолетних достаточно ярлыка 18+. А вот то, что стоит за этим законом – не глупость, а тенденция ограничения гражданских прав, об этом мало кто говорит. Ведь без зазрения совести, среди бела дня нарушается конституционный запрет на цензуру.
Большинство наших законодателей реакционно, и этих прав за гражданами не признает. Впрочем, если спросить народ, поддерживает ли он запрет мата в кино, то он, матеря Костомарова с Расторгуевым, Серебренникова, Германику и вас, радостно поддержит инициативу власти.
Не сомневаюсь. Лицемер, и в особенности лицемер-обыватель – глуп и, глядя в зеркало, видит в нем не себя, а какое-то прекрасное далеко.
Не сомневаюсь, что вы, как и я, допуская мат в кино, против матерщины в телепередачах. Но почему, собственно?
Потому, что люди, покупая кинобилеты, заключают общественный договор с создателями фильмов и продавцами билетов. Одни платят другим, будучи предупреждены, что идут на фильм, содержащий ненормативную лексику. Все очень просто. А с телевидением не договоришься, оно тебе диктует – и точка. И называется все это – общедоступное вещание. Если так, значит доступное детям. И вот тут уже двух мнений быть не может.
Что же делать тем кинематографистам, которые не хотят приглаживать действительность?
Не знаю. Надеюсь только на то, что сильные мира сего (из рядов культурной элиты) захотят повлиять на такое положение вещей и внести какие-то коррективы в эти законы.
А вы себя не ощущаете сильным мира сего?
Нет, конечно. В России сильны только те, кто близок к власти.
Как правило, это так, но есть исключения. В том числе исключения из российских законов, имеющих избирательное применение. К примеру, то, что применимо к режиссеру Икс, может быть неприменимо к режиссеру Игрек – просто потому, что Икса не знает почти никто, а Игрека знает "весь" мир. Причем таких исключений не бывает ни в США, где запросто могут посадить Романа Поланского, ни в Иране, где посадили под арест Джафара Панахи.
Что вы хотите этим сказать?
В России есть два кинорежиссера, Сокуров и вы, которые, не будучи особами, приближенными к императору подобно Ипполиту Матвеевичу Воробьянинову и Никите Сергеевичу Михалкову, могут сказать сильным мира сего то, что сказала разбуженная в восемь часов ночи Масяня: "Ты кто? Начальник? А пошел ты на х…, начальник!" И ничего им за это не будет.
Вы мне советуете создать прецедент?
Вообще-то я не советчик, я антисоветчик. Но в данном случае советую подумать. Да, забыл про традиционалистский довод против мата в искусстве: "Классики обходились без мата, и это не повредило их произведениям". Почему же сейчас нельзя обойтись?
А вот и не правда – частенько использовали. Классичней классика не сыскать – Александр Сергеевич Пушкин, грешен был, метко вворачивал иной раз, умел слово сыскать, не стеснялся. Когда в думских совещаниях, вращая разговор вокруг аргументов нравственного начала этого нового закона, кто-то на беду спросил, а как же, дескать, поступать будем с Пушкиным – цензурировать в печати? Кто-то возьми, да скажи: "Пушкин был человеком в высшей степени нравственным, ему можно". Согласитесь, нарочно не придумаешь. Просто Чехов какой-то или даже Салтыков-Щедрин. Так что классиков у нас пруд пруди, даже и в думу захаживают. И потом, ведь если говорить серьезно, такой прежде подход был к тексту, такая была традиция: крепкое словцо использовалось только в самом крайнем случае, да и то отнюдь не всеми нашими классиками. Традиция была такая. Сегодня круг интересов современного искусства движется по направлению к действительности, язык персонажей становится все более похож на язык из жизни. Недаром появляются такие драматургические и литературные формы, как вербатим. Искусство ищет новые формы, это нормальный процесс, общество также ищет новую идентичность, освобождается от каких-то табу, нельзя этого не замечать или препятствовать этому естественному процессу. Консерватизм не дает обществу двигаться дальше, а только отбрасывает его назад. Очень жаль. Ну, пусть ханжа и лицемер не берет в руки эту гадкую книжонку или плюнет в экран, но вы-то, господа законодатели, зачем же делаете запруду, вода все равно свое русло найдет. Внимание кинематографистов, и не только в документальном кино, привлекает социальная среда, в которой матерный лексикон является обиходным. Использование эвфемизмов или запикивание пойдут во вред этим поискам.
Конечно. У Пелевина туалетные работницы говорят философским языком – и правильно делают. А представьте себе братка, который вместо "Е… твою мать!" скажет: "Имел честь состоять в интимных отношениях с вашей почтенной матушкой"! Что, кстати, эквивалентно исконному и буквальному смыслу популярного ругательства. Так что же, можно будет в России увидеть Левиафан на большом экране без цензурных купюр?
Боюсь, что нет. За авторской версией придется за границу ехать. Там же, с оказией, и фруктов с овощами да сыров с рукколой домой прикупить можно будет, если кому-то без них не жить, и фильмы с ненормативной лексикой посмотреть.
Вижу, что вы включены в актуальный контекст.
Только в самом общем смысле. Телевизор не смотрю – сейчас у меня его просто нет. Знаю только, что нормальные люди презирают Киселева с Леонтьевым, Мамонтова шибко, Соловьева и прочих пропагандистов. Знаю по факту. Деталей, слава богу, сам не видел.
Пропагандонов, как их ласково называют. Но, при такой отстраненности, подписали письмо, осуждающее отъем Крыма от Украины.
А как еще относиться ко всему этому безумию? Если президент декларирует развитие русского общества в направлении демократических ценностей, тогда дайте ответ на простой вопрос: Крым еще не так давно был частью другого государства, ведь так? Тогда как могло случиться, что без согласия одной страны, другая возьми да объяви чужую территорию своей? Никакой "исторической необходимостью" или "территориальной безопасностью" не оправдать беззаконие. И потом, разве мы не наследуем договоренности будапештского меморандума 1994 года, по которым в числе трех государств: Великобритания, США и Россия – являемся гарантом территориальной целостности Украины? Рассорились согромнымчислом стран, разбудили и разъярили медведя, спавшего в берлоге – невыветренный имперский комплекс. Я только что был в Хорватии и расспрашивал людей, стало ли им лучше после распада Югославии. В основном, говорят, да. Образовалось шесть стран. Все стало локальнее. Власть выборная, до нее легче теперь достучаться, она на виду. А с другой стороны, пришел капитализм, и теперь, в погоне за "деньгой", многие готовы топтать ближних. Это не я сейчас подгоняю, это слова людей, которые живут теперь в "европейском доме". Но, думаю, капитализм у них тот же, что и у нас. Я помню прежние времена, когда в домах двери не запирались. Ни днем, ни на ночь. Квартирные двери! А сейчас? Охранники, шлагбаумы, решетки, ограды. Дома превратились в крепости. Что это за жизнь? Это и есть торжество буржуазных ценностей? Где еще можно найти пригород с глухими заборами вокруг коттеджей? Все, что пересаживается на нашу почву, почему-то портится. У нас даже капитализм диковатый какой-то, неисправимо бесчеловечный.
Оскал заимствованного социализма сменился оскалом заимствованного капитализма. Число охранников на душу населения не меньше, чем при Сталине, когда, согласно крылатой гиперболе, полстраны сидело, полстраны сторожило.
Распространенная сейчас профессия. Люди, которые ничего не делают и ничего не создают – ни вещей, ни идей, ни хорошего настроения.
Левиафан – ваша третья работа с Олегом Негиным. Как вы нашли друг друга?
В 2000 году после Черной комнаты Дима Лесневский предложил мне запуститься с полным метром. Я стал искать литературный материал, который можно было бы превратить в фильм, и через приятеля вышел на сборник рассказов Олега. Один из них меня вдохновил, мы познакомились и решили вместе что-нибудь сделать. Но, пока думали, нашелся полнометражный сценарий под названием Ты, написанный Моисеенко и Новотоцким, который и стал фильмом Возвращение. Вскоре после победы картины в Венеции, Негин предложил и написал в форме романа историю из времен Киевской Руси. 1015 год, раннее христианство. Лесневский прочел, но решил не запускать. И тут ко мне в руки попал сценарий Запах камня от Артема Мелкумяна, написанный им по повести Сарояна. Мне показалось, что там требуется некоторая переработка, но, так как Артема я не знал близко, взялся за переделки вместе с Олегом. Так что у сценария, который в результате стал фильмом Изгнание, можно сказать, четыре автора.
Согласно только что вышедшей книжке о создании Елены, к ней привели две независимые истории. Набросок одной – о том, как дети убивают родителей – сделали вы, а другую придумал Негин после того, как у него умер отец, и родственники заподозрили, что к этому причастна жена отца.
Идеи витают в воздухе. Их нужно только суметь почувствовать и схватить, как жар-птицу за хвост. Сюжет, лежащий в основе фильма Елена, конечно же, не нов. Как говорит Булгаков, москвичей испортил квартирный вопрос. Разумеется, не только москвичей и не только в начале прошлого века.
В той же книге Негин начинает рассказ о фильме с символического плана. Владимир, "владеющий миром", воплощает идею власти и богатства, Елена – суть бедности… Может, в начале все же была абстрактная идея – столкнуть два мира и две морали?
Нет, Олег писал свой текст постфактум, специально для книги. Тут больше результативных мыслей или обобщения. Я не сторонник так напирать на символические аспекты творчества. Более того, в начале нашей работы герои носили английские имена – Ричард, Хелен, Кэтрин, так как мы писали в расчете на английского продюсера. Так что не начиналось все с "владеющего миром", понимаете? Просто родилась история, корни которой питают и символический и мифологический планы. За частным случаем должно открываться нечто большее.
Истоком Левиафана был только случай Химейера?
Отправной точкой, да. Позже был найден протосюжет – Книга Иова. Еще один важный текст питал этот замысел в идейном плане: трактат о природе государства английского философа Томаса Гоббса. И, пожалуй, последнее, что я могу здесь назвать – новелла Михаэль Кольхаас Клейста. Я читаю медленно, но эту вещь проглотил за двадцать минут. По сути, в этой новелле, написанной двести лет назад, Клейст рассказывает почти ту же историю, что случилась с Химеером: восстание оскорбленного, униженного достоинства, когда человек, не сумев добиться справедливости законными средствами, ценой собственной жизни и с лихвой мстит обидчикам. Причем, похоже, это не вымысел Клейста, а реальная история бунта. Во всяком случае, в материалах этой новеллы говорится, что она основана на хронике времен реформации. Там даже Лютер фигурирует, как один из персонажей…
Можно было оттолкнуться еще и от Дубровского. А вы сразу решили не дать своему герою отыграться на притеснителях?
Не сразу. Поначалу хотели посадить его на трактор, чтобы он своротил мэрию.
Признаюсь, что во время просмотра мне очень хотелось, чтобы он все-таки разнес ее, причем вместе с домом архиерея, который априори благословляет все действия мэра. Или пристрелил пару негодяев, как взбунтовавшийся фермер в Долгой счастливой жизни Бориса Хлебникова.
Мне кажется, наш финал честнее и страшнее, чем если бы это был финал реальной истории Химеера с его бунтом, самоубийством или, чего доброго, героической смертью в схватке с силами зла. Это было бы как выпустить пар. Александр Зиновьев в Зияющих высотах говорит, что власти позволяли существовать театру на Таганке, чтобы гражданское недовольство имело выход в общественном месте.
Японцы с той же целью выставляли для битья манекены начальников. А вы, значит, принципиально отказались не только от хэппиэнда, но и от катарсиса, луча надежды и света в конце тоннеля, чтобы оставить зрителей в кипящем состоянии?
Скорее, в положении по ту сторону отчаяния. Мы находим нашего героя в абсолютной прострации, когда потеряно все – дом, жена, друг, сама жизнь катится под откос. Когда все главные понятия, все якоря жизни поставлены, что называется, под вопрос, и не осталось никаких опор… Какой тут, скажите, хэппиэнд?
Что вы думаете о реакции министра культуры на Левиафан? Я имею в виду его слова о том, что в России так не пьют…
Думаю, он не знает настоящую Россию. Такую, какой она действительно является, а не какой она является ему во снах.
А я полагаю, что это вообще не его дело – давать оценки фильмам. Тоже мне, кинокритик…
Ну, почему же? Как всякий зритель он имеет право на собственное суждение. На ваши кинокритические лавры он не претендует. Министр замахивается на что-то гораздо большее. Мне кажется, он свято верит, что если очистить от "скверны" фильмы, которые отражают жизнь, то и сама жизнь станет лучше. Это продолжение его борьбы с мифами: о русском пьянстве, казнокрадстве, мздоимстве и еще о многом, чего по его мнению в России не существует.
Верит свято, но как откроет рот – хоть святых выноси. Его наставник Михалков копает глубже – считает, что от скверны, она же бесовщина, следует очищать людей. Но вернемся к Иову. Его-то господь бог гнобил с целью испытать, глубоко ли он верует. Создатель в роли естествоиспытателя…
Испытывал-то он руками дьявола.
Это понятно. Руки бога должны остаться чистыми.
Вы как-то с наскока хотите обсуждать вопросы, которые требуют более серьезного подхода. Помните, что говорит Бог Иову после всего, что с ним сделал дъявол?
Помню, что засыпает его чертовой кучей вопросов.
Он спрашивает: "Можешь ли ты удою вытащить левиафана и веревкою схватить за язык его? Заведешь ли ты пику под чешую его, которая сама есть броня?" И так далее – перечисляет все то, что человеку не под силу, опосредованно создавая картину величия мироздания, рядом с которым человеческие беды – ничтожно малы.
То есть, внушает ему мысль о полном бессилии человека и полном своем могуществе. И ваш герой, подобно Иову, не ропщет, а покорно принимает незаслуженные кары.
Он лишь тихо спрашивает – за что? Получил ли он ответ на свой вопрос, мы не знаем.
Лучший ответ на этот бестактный вопрос известен из анекдота: "Было бы за что – убил бы!". Но Иову хотя бы возвращают имущество, а вместо потерянных детей позволяют завести новых, вашему же фермеру не воздается ничего. Со времени Забавных игр Ханеке ничего более страшного я не видел. Безжалостный вы человек.
Только по отношению к персонажам, но не к зрителям. Зритель может выйти из зала или закрыть глаза. Чего не скажешь о главном герое фильма. Впрочем, с ним уже все произошло. Главное теперь будет происходить в сознании зрителя.
Это художественный прием, заставляющий нас задуматься, или еще и ваше убеждение в торжестве зла?
Легче легкого ответить, что прием. Но согласитесь также, что в картине нет подгонки под трагический финал. Вы ведь не можете сказать: "Так не бывает!"
Увы.
Конечно, есть тут определенное сгущение. Мир все-таки устроен гораздо шире, объемнее, и есть лакуны, где можно отдохнуть умом и душой, почувствовать, что мир не так уж безнадежен, как может показаться. В Левиафане их нет, в пространстве этого фильма нельзя уйти от тяжелой, давящей реальности. Так устроен этот фильм. Вообще, это вопрос – идти до конца в безжалостном, как вы говорите, прямом взгляде на происходящее, или дать возможность зрителю насладиться красотами природы, например, не обременять тяжелыми мыслями, а развлечь. Есть, конечно, и середина. Для меня ответ очевиден: бескомпромиссный диалог с аудиторией, честный и правдивый рассказ, вот чего ждет настоящий зритель. Например, Груз 200 – совершенно безжалостное кино, и страшное. Я помню, с каким тяжелым чувством вышел из кинозала. Я несколько раз ловил себя на том, что физически не могу вдохнуть.
У меня возникло другое чувство. Я вспомнил то, что сказал Толстой об Андрееве: "Он пугает, а мне не страшно".
Почему?
Потому что Леша Балабанов позволил себе то, что вы назвали "подгонкой". И когда я замечал швы, думал уже не о том, что происходит в фильме, а о том, что происходит у него в голове. Если начальник милиции средь бела дня везет к себе в квартиру похищенную дочь секретаря райкома, а его подчиненные приносят туда гроб с покойником, то на какой планете это происходит и какое имеет отношение к советской реальности? Это же элементарный кинофокус.
Перефразируя Гамлета, скажу: "Жизнь может преподнести настолько фантастичный сюжет, друг Матизен, что и не снилось нашим сценаристам". Ваши претензии имеют смысл только для вас, но они сворачиваются, если открыт зрелищу и с доверием воспринимаешь то, что предлагает тебе экран.
Ну, если отключить голову, и не такое можно проглотить. Но у меня лет в 15 выключатель поломался. И вообще, критик – профессиональный скептик.
Да вы, батенька, закостнелый реалист. Вам нужно документальное кино смотреть. Интересно, что же вызвало у вас сомнения в Левиафане?
Почему вы умолчали о некоторых важных, на мой взгляд, вещах? К примеру, оставили зрителей в неведении насчет гибели жены героя – покончила ли она с собой, была убита или нечаянно упала с обрыва.
Все три предположения небезосновательны. Что было на самом деле, пусть каждый решает сам, мы лишь предоставили возможность интерпретации. Мне нравится мысль, что не только мы смотрим фильмы, но и они смотрят нас.
Могу добавить: когда критик рецензирует фильм, фильм рецензирует критика. Но это не всегда на пользу обоим. Вот вы на "Кинотавре" смотрели Класс коррекции Ивана Твердовского-младшего. Хороший дебют, но с несколькими зияющими дырами. Отчего, например, мальчик, влюбленный в девочку, вдруг перестает ее замечать?
Странный момент, я тоже обратил на него внимание.
Ему можно придумать десять объяснений, но я бы предпочел выдумкам прямую экранную мотивацию или какие-то детали, которые позволили бы мне сделать однозначный вывод о том, что случилось. Но этого нет. А домыслы – проекции на пустом или полупустом месте. Как в анекдоте, где врач рисует пациенту прямоугольники, а тот воображает себе кровати с голыми женщинами. Но я вот подумал, что вы прибегаете к умолчаниям еще и для того, чтобы ваши фильмы пересматривали в надежде разгадать загадки. И вспомнил когда-то читанную стенограмму обсуждения панфиловской Темы на худсовете "Мосфильма". Они там всерьез решали вопрос, умирает герой Ульянова или только теряет сознание. Только что врача не вызывали, чтобы пульс у него прощупать. Мне показалось, что измученный поправками Глеб Анатольевич сам едва не упал в обморок, когда доведенный до кипения директор "Мосфильма" Сизов заорал: "Если кому-то непонятно, что герой остается жив, финал надо переснять!". Хорошо, что Бондарчук возразил: "Нет, Николай Трофимович, если кому-то это непонятно, финал надо пересмотреть!"
Какое все-таки счастье, что сейчас нет подобных худсоветов…
Нет. Но будут. Как иначе в Минкульте смогут решить, что допустимо на экране с точки зрения морали, и что нет? И все-таки, Андрей, вас не смущает, что неясные места фильма наводят на подозрение, будто действие идет не само собой, а по воле автора? Что герои – марионетки в его руках?
Я всего лишь позволяю себе умолчание, чтобы у зрителя появилась возможность интерпретировать некоторые события по-своему. Так и в жизни: от нашего внимания нередко ускользают какие-то связи, так ведь? Вы можете наблюдать некое событие, но не понимать, какие причины привели к нему. Тогда сознание самостоятельно достраивает недостающие звенья. Какое же тут своеволие автора? Напротив, приглашение зрителя к соавторству.
В действительности мы многого не знаем. Но в своем произведении авторы обычно всеведущи. А вы?
Я всего лишь свидетель происходящего.
Свидетельские показания часто недостоверны. Притом вы же не везде придерживаетесь позиции свидетеля. При разговоре мэра с архиереем свидетелей ведь не было.
Тут мы, разумеется, домысливаем, о чем и как они говорили, или как бы мог строиться в кабинете мэра его диалог с прокурором города, судьей и начальником полиции. Я знаю лишь несколько слов из их лексикона. Например, "фаберже". Услышал на вечеринке от человека, вхожего в самые высокие круги. В строительстве подобных диалогов приходится прибегать к фантазии и предположениям, потому что, кто же может похвастать тем, что был свидетелем разговоров за высокими дверями. Однако, поскольку все они такие же люди, как остальные, тут достаточно предположения.
Согласитесь, однако, что ваша авторская позиция противоречива.
Авторство – это чистый произвол. Но в нашем случае он напрямую связан с наблюдением за жизнью. Никто не поверит, если это будет чистый вымысел, не основанный на жизненных впечатлениях и опыте.
То есть, перефразруя Пушкина, вы не соблюдаете законов, которые сами же и придумали. Правда, без насилия над реальностью, которое я увидел у Балабанова. Но не без поигрывания зрительскими ожиданиями. Вы же могли, к примеру, подготовить любовную сцену, как сделали бы на вашем месте многие режиссеры.
Не совсем понимаю, при чем тут Пушкин с его знаменитой максимой о законах творчества.Что же касается любовной сцены, я решил, что значительно интереснее, если зритель не будет готов к такому повороту.
Как будто застукал свою жену со своим товарищем?
В жизни случается всякое. Я просил актеров, чтобы до этой сцены они никак не проявляли свои отношения. Актеры обычно играют так, словно знают авторский промысел – это театральная выучка.
То есть, вам было важно повергнуть зрителей в гностический шок, открыть им собственное незнание и отсутствие точки опоры?
Мне нравится притча Мирандолы, в которой говорится, что бог дал всем вещам и живым существам свое место. Камень будет здесь, тигр – здесь, дерево – здесь, река – там, скала – тут. Но когда дошла очередь до человека, сказал: "А ты будешь вечно искать свое место".
Человек от природы свободное существо. Если, конечно, он не просто хомо, а хомо сапиенс.
Именно – свободное. Может опуститься или возвыситься. Сегодня кого-то спас, завтра – предал. Тигр не может развоплотиться, перестать вдруг быть тигром, камень навсегда останется камнем, человек же не есть что-то раз и навсегда утвержденное, он пребывает в постоянном становлении. И стать он может этим или тем. Это его собственное, никем не регламентируемое право, его свобода и его ответственность.
"Широк человек – неплохо бы сузить". Но откуда вы знаете, кто такой Пико делла Мирандола? Для человека с чисто актерским образованием это нехарактерно, да и не каждый режиссер слышал об этом итальянском гуманисте.
Это достаточно верное замечание. Я, например, по-прежнему ощущаю пробелы в своем образовании. В обучении актеров ставка делается на мастерство, все остальные дисциплины практически факультативны. Я знаю случай, когда студента с выдающимися актерскими данными педагог спас от экзамена по русской литературе, который он бы стопроцентно провалил.
Жаль, что меня в университете никто не спас от истории КПСС, при ознакомлении с которой меня так тошнило, что я не мог скрыть это от правоверного экзаменатора.
Зато необходимость знать этот предмет, похоже, и закалила в вас идиосинкразию к советской утопии. Кстати, наш курс в ГИТИСе взбунтовался против лекций по научному коммунизму. Было это в 1986-м году. И ректор отменил эту дисциплину. Самообразованием я занялся в 90-е годы, после окончания учебы, когда решил не идти работать в театр, и по сути стал безработным. Ходил в Музей кино и читал все, что под руку попадало. А время для того было благодатное. Появлялись какие-то невероятные издания, ровно то, о чем и помыслить было нельзя еще каких-то несколько лет назад. Бердяев, Шестов, экзистенциалисты, Ницше и многое другое.
А откуда столь жесткое отношение к церкви? Ваш архиерей откровенно служит сильным, которые попирают слабых. А в конце, когда выясняется, на каком месте поставлен храм – просто мороз по коже…
Помните эти грандиозные слова Достоевского: "Если мне скажут, что Истина не там, где Христос, то я предпочту остаться с Христом, а не с Истиной"? А ведь это не простая фигура речи, тут есть тайный смысл, если всерьез задуматься о том, что имеет ввиду Достоевский. Или – помните коллизию Легенды о Великом инквизиторе? Каким рисует Достоевский иерарха церкви? И я не думаю, что Федор Михайлович избрал главной целью своей беспощадной критики именно католического священника. Важнее то, что он поместил свою поэму в самую темную страницу истории церкви как таковой: церковь времен инквизиции. Но говорит он главным образом о том, как люди приспособили к своим плоским, властным нуждам, к своим скудным и рабским представлениям существо Христова учения. Принимать дары от людей, которые творят беззаконие, воруют и бесчинствуют, а ведь нельзя не знать, из рук каких благодетелей принимаются эти дары: часы стоимостью в десятки тысяч долларов, кабриолеты и часовни, это ли не ложь пред Создавшим нас. В то время, как их долг пред Богом обличать неправду в глазах людей, давать нравственную оценку неправедным деяниям, они молчат, они "соработничают". Они давно превратили Христа в пугало, в Петрушку, которого вынимают из кармана по надобности, не служат посредниками между Господом и людьми, а служат собственному благополучию. Можно лишь посочувствовать им, и тем, кого они вводят в заблуждение, отодвигая Бога от человека в слишком трансцендентную даль, а не сближая в интимной духовной глубине человека с откровением о нем самом, даримым самим Богом в каждый миг бытия. Задумайтесь, что бы сделал Христос, если бы явился в кабинет к такому служителю?
Не знаю, есть ли бог, но предпочитаю мыслить так, как будто его нет, а вести себя так, будто он есть. Пора немного поговорить о фильмах, которые вы судили на "Кинотавре". Попробуем синхронизировать наши качалки, как в пьесе Уильямса.
Скорее контрапунктировать. Мне очень понравился Дурак Юрия Быкова. Знаю, что его картину критикуют за прямолинейность, но в ней – невероятная энергия правды каждого кадра и каждого персонажа. А главный герой, электрик или сантехник, не помню? Лучше бы – электрик! Это же Прометей, который принес людям свет знания, и за это был "распят"… Тут же вспоминается и платоновский миф о пещере из Государства, где говорится о тенях вещей и о сути самих вещей, а еще о том, что могут сделать с человеком-вестником, который попытается показать сами вещи. Сила и жажда высказывания в картине Быкова заслуживает уважения и серьезной поддержки.
В Дураке тот же взгляд на власть, что в Левиафане.
Это взгляд на вещи, какие они есть. В цивилизованной стране народ знает, а власть понимает, что она – только обслуживающий аппарат. А у нас власть ведет себя так, будто она от бога, а не от людей, и люди отчего-то согласны с этим положением дел. Как и с тем, что мы, как дикая азиатская страна принимаем ситуацию с наследным правителем или правоприемником-назначенцем. Какая демократия, какая выборность? Не согласна с этим только небольшая кучка людей, которые книжки читают и смотрят сложное кино. Таких читателей никто не считал, а таких зрителей – тысяч сто, если верить Сергею Сельянову. Остальные – "Уралвагонзавод" и прочие "патриоты" или бездумно влюбленные подданные. Вот вам портрет России сегодня.
Рашисты. В 20-м веке строили сперва коммунизм, потом демократию. А в 21-м начали строить рашизм. Но я вас отвлек от подсудимых фильмов.
Понравился также Еще один год Бычковой. Удивительно тонко схваченное состояние влюбленности и красиво, даже девственно чисто сделанные интимные сцены.
Это все есть. И актеры выразительные, и отношения переданы, но мне было скучновато, так как из первой же – хорошей – сцены понятно, что происходит между героями. Любовный инстинкт тянет их друг к другу, а воспитание отталкивает, и этот мезальянс обречен. Дальнейшее не приносило мне ни новых чувств, ни нового знания. В том числе эротические сцены и "атмосферные" эпизоды тусовок.
Это потому, что вас интересовало главным образом целое, а меня – детали.
Как и в фильме Светланы Проскуриной До свидания, мама по мотивам Анны Карениной?
Да, в нем тоже замечательно передано психологическое состояние героев – "Анны", "Вронского" и "Каренина". Фильм сделан с нежностью, состраданием и теплотой в отношении ко всем участникам этой драмы, особенно к ребенку, который болтается, как маятник, между матерью и отцом. Есть фрагменты, где мальчика становится пронзительно жаль. Очень хороший фильм. А вам, как я вижу, что-то не понравилось?
То, что герои Толстого обрисованы как социальные индивиды, да и вообще, человека делает таковым человеческая среда. Проскурина же вырвала своих персонажей из среды, чем сильно обеднила. И Серебренников в Измене сделал, по-моему, ту же ошибку.
И я в Изгнании?
Возможно. Но не в Елене, где вы очень точно охарактеризовали социальное состояние своих героев, не потратив лишнего метра пленки и обойдясь без прямого обращения к общественной среде.
Хорошо, соглашусь с тем, что Проскурина могла бы показать, кто эти люди и почему живут в таких невероятных интерьерах… Но для вас, я давно заметил, как-то очень важно, чтобы в фильмах все было подробно и совершенно достоверно предоставлено на суд зрителя. Так что, это вы выступаете сейчас в роли судии этих "подсудимых" фильмов, я же по-прежнему настаиваю на скромной роли свидетеля. Надеюсь, вы понимаете, что перед экраном в зрительном зале сидите не только вы один?
Разумеется, понимаю. Хорошо, перейдем к главному призеру "Кинотавра" – Испытанию Александра Котта.
Я бы сказал, это гимн, последняя лебединая песня авторского кино, его поэтического языка, с поразительной красотой каждого кадра. Смотрел не отрываясь. А вам, конечно, опять не хватило социальности и правдоподобия?
Если честно, на двадцатой минуте я устал от испытания этой красотой и не знаю, что было дальше. Но ничего против фильма не имею. Каждому – свое. Что мы упустили?
Звезду Анны Меликян. Конечно, это мейнстрим, в котором соединены элементы арт-кино и публичного зрелища, но очень искусный. Замечательно придумано встречное движение, когда девочка ниоткуда и девица с самых высот сходятся в одной точке на грани жизни и смерти, в которой происходит внезапная перемена. И еще то обстоятельство, что девчонка эта со страшной силой хочет изменить собственное тело. Эта напасть глянца, которая не дает женщине оставаться самой собой, отнимает у нее веру в свою природную гармонию и красоту, унифицирует живую плоть, превращая жизнь в имитацию… Но об идеях очень трудно говорить. И о чужих, и о своих. Два-три года размышлений и работы – как это подытожить?
Предпоследний вопрос: почему в фамилии вашего продюсера сменились шесть букв? Был Лесневский, стал Роднянский. И, надеюсь, останется.
После Изгнания Лесневский не взялся ни за один из проектов, которые я ему предлагал. Ну, я и пошел искать деньги. С англичанином не сложилось, начал искать в России. Обошел нескольких продюсеров, пока на свое счастье не встретился с Роднянским. Он прочел сценарий и тут же сказал, что надо запускаться. Так мы с ним сделали Елену, а теперь и Левиафан.
И последний: что вас сейчас больше всего тревожит в контексте культурно-политических событий этого года?
Схлопывание русского мира из-за "рашизма" и ограничительных законов, которые неизвестно чем ограничатся. Сужение вольного языка и вольного слова, в том числе художественного высказывания. Не так давно мы нежданно-негаданно обрели свободу, а теперь ее теряем с каким-то нарастающим, как снежный ком, кошмарным и планомерным постоянством. Это очень печально.
Виктор Матизен
"ИСКУССТВО КИНО"