Многие сейчас видят мир в кривом зеркале
29.10.14г.
Андрей Кончаловский снял свой фильм Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына с обсуждения на российском оскаровском комитете. Как вы отнеслись к этому демаршу?
Я бы не хотел вступать в спор с Андреем Кончаловским, потому что многие его высказывания мне близки – в частности, где он говорит об удручающем положении дел в стране, о нашем средневековье и т.д.. Что касается его письма в оскаровский комитет, я понимаю позицию Кончаловского в той ее части, когда он напоминает, что был критиком "голливудизации" российского кино, и делает вывод, что было бы нелогично, критикуя эту тенденцию, претендовать на получение главной премии Голливуда. Человек последователен в своих высказываниях и поступках и корректно, честно и убедительно излагает свою позицию. Но здесь, на мой взгляд, в письме стоило бы поставить точку. Вторая часть письма с призывом создать некую новую премию кажется мне преувеличением. Хотя бы потому, что есть же Европейская киноакадемияи ее премия, которая отчасти и является такой альтернативой "Оскару". И форма ее мне представляется наиболее демократичной: в номинанты может попасть, например, такой фильм, как Племя Мирослава Слабошпицкого. Это в то время как "официальная" Украина на соискание премии "Оскар" выдвинула другую, как говорят, слабую картину. Европейская премия независима от номенклатуры на местах, того кумовства, которое живо не только в России и Украине, но и, думаю, много еще где.
А вы разделяете тревогу Кончаловского относительно "голливудизации" российского кино?
Если ты создаешь свое кино – какое тебе дело до тенденций, направлений кинопроцесса в целом? Возможно, чтобы рассуждать об общей ситуации, нужен какой-то иной склад ума...
Исток сюжета вашего фильма Левиафан – история Марвина Химейера, его война с государственной машиной. Почему именно она вас заинтересовала и показалась настолько всеобщей, что вы ее перенесли в реалии современной России?
Когда мне в 2008 году впервые рассказали эту историю, меня поразил сам факт, что такая коллизия могла сложиться в Соединенных Штатах. Бунт против несправедливости властей, состояние бесправия, в котором почувствовал себя ее герой, – как это оказалось возможным в США, правовом государстве, где любой может доказать свою правоту, отстояв справедливое решение в суде? Значит, не все так благополучно "в датском королевстве"? Это натолкнуло меня на мысль, что устройство государства везде примерно одинаково, и бесправие в той или иной мере существует повсюду. Банальная мысль, простейшая, но в тот момент она меня обожгла. А недавно я прочел замечательный вопрос, который задает себе Блаженный Августин в его философском рассуждении О Граде Божьем: чем отличается государство от шайки разбойников? И то и другое – сообщество людей. И то и другое управляется неким лидером. В обоих устройствах система взаимоотношений отлажена, оговорена. Единственное, что их различает, – наличие законности, права. И если в государстве перестает работать закон – оно превращается в шайку разбойников. Мысль предельно проста, но меня она поразила своей очевидностью. Если человек – любой человек! – всегда может рассчитывать, что свои интересыон может защитить в суде, если закон действует независимо от чинов и званий, и перед ним все равны, – тогда это идеальная форма государства. Эта мысль помогла мне утвердиться в представлении о том, что Томас Гоббс в трактате Левиафан, раскрывая суть государства и идеализируя его, возможно, ошибался. Я вижу в его рассуждениях изъян. На бумаге можно создать идеальную модель, но как только слово, написанное на бумаге, примеривается к истинному положению дел в человеческом общежитии, как только вступает в силу фактор личности со всеми ее пороками и недостатками, – любой идеал легко обратится в свою противоположность. И это уже не общественный договор, а контракт с дьяволом. То есть договор, по которому человек отдает все свои свободы в обмен на мнимую социальную защищенность.
Как вы относитесь к популярным сейчас в России рассуждениям о западной бездуховности и русской духовности?
Нам с вами было бы легче говорить об этих отвлеченных материях, если бы в Отечестве нашем безупречно работал этот изумительный механизм – законность и право. Духовность – понятие метафизическое, и опираясь на него, можно выдумать все что угодно и что угодно оправдать, даже "квасной патриотизм". И мы снова возвращаемся к идее правового государства. Когда человек социально защищен – у него есть предпосылки иметь как здоровое тело, так и здоровый дух, такой человек совершенно иначе ощущает себя в пространстве. А тому, кто постоянно чувствует необходимость обороняться, если он боится выйти на улицу, потому что полиция его не защитит, если он в постоянном напряжении и страхе за свое будущее и будущее своих детей, если он попросту не верит, что может ожидать справедливости в суде – о душевном здоровье говорить не приходится. Поэтому прежде чем толковать о собственной духовности, нам бы надо наладить объективные общественные связи: создать правовое государство.
На Западе вам бросалась в глаза массовая бездуховность?
Не могу сказать, что я ощущал что-то подобное, – это какой-то специфически наш, "расейский" перекос в сознании. Запад более рационален, это точно, но, возможно, это-то и хорошо. Потому там и держатся за закон, как за объективную реальность, регламентирующую взаимоотношения сторон. Но, боже мой, как же напоминают все эти слова о противоставлении Запада и России недалекие еще времена железного занавеса и социалистической властной риторики. Кто-то, как в иглоукалывании, бередит эту болезненную точку, и воскрешаются, казалось, уже забытые идеи нашей особости, насаждается изоляционистское сознание, представление об окруживших нас со всех сторон врагах, – мы снова возвращаемся к модели, давно доказавшей свою предательскую опасность. Надеюсь, этими идеями не слишком заражены молодые – люди, которые знают языки и уже побывали за рубежом, видели, как живет мир, вкусили радость быть открытыми миру. Надеюсь, они не так подвержены этому дурману.
Вы много ездите по миру со своими фильмами – приходилось сталкиваться с неким особым отношением к российскому кино? В связи с политической конъюнктурой, например?
Тоже не замечал ничего такого. Я вижу людей, которые подходят после просмотра с благодарностью, признательно жмут руку. И никогда не видел косых взглядов, не чувствовал даже признаков злорадства по поводу того, что в России что-то неблагополучно. Люди реагируют на рассказанную им историю, находя ее выразительной, искренней, близкой и волнующей. И не приплетают сюда бредни, которые у насим приписывают, – мол, "чернуха" о России! Им это и в голову не приходит. У нас сейчас многие видят мир в кривом зеркале, как в комнате смеха. Правда, не до смеха уже совсем. Но я не могу понять, откуда в нашем народе взялась эта истерия, эта агрессия. Люди, не видевшие фильма, судят о нем с такой завидной легкостью, что диву даешься! Как в старом анекдоте: ну да, слушал я вашего Робертино Лоретти, ничего особенного! – А где ты слышал? – Сосед напел! Так и у нас: кто-то в газете напел, что фильм антироссийский, – и люди готовы, не посмотревши картину, четвертовать авторов. Страну поразил вирус ненависти, готовый под крики о духовности все вокруг пожрать.
Выбрав Левиафан, наша оскаровская комиссия словно бы изменила тактику: обычно она выдвигала масштабные, эпические, зрелищные полотна, и вдруг – камерная социальная драма. Есть у вас объяснение этому?
Я не очень слежу за этой тактикой, за траекторией ее кривой, но, по-моему, произошло серьезное событие. Я, конечно, лицо заинтересованное, но если абстрагироваться – случился некий прорыв: номенклатура проиграла этот раунд. Вечное и всесильное российское кумовство вдруг дало сбой. Причины две: серьезный, ответственный подход к делу продюсера Левиафана Александра Роднянского, который приложил усилия к тому, чтобы максимальное число членов комиссии посмотрели картину на большом экране. И вторая: скандал 2011 года, на который оскаровская комиссия отреагировала значительным расширением своего состава. В нее попали люди менее ангажированные номенклатурой. В комиссии появилось больше свободных людей, способных высказывать самостоятельные мнения.
Вы делаете фильмы, не рассчитанные на коммерческий успех и на массовую аудиторию. И тем не менее, ваше сложное, умное кино, обладающее всеми признаками артхауса, завоевывает широкий круг зрителей. Где лучше проходят ваши фильмы – в России или за рубежом?
Я не занимался такой аналитикой. Но очевидна разница в уровне культуры кинотеатральных посещений. Например, во Франции интерес к кино не прерывался со времен бума "новой волны"– а Россия не может похвастать активностью зрителей всех возрастов. Сравните это с Америкой, где 40 тысяч экранов, из них примерно 400 специализируются на сложном, авторском кино. В Нью-Йоркском кинотеатре "Фильм Форум" шли одновременно Великая иллюзия Ренуара и Елена – и я был горд таким соседством. У нас слишком мало экранов и нет системы специализированных залов, которые показывали бы серьезное кино. Практически нет развитой, умно и дальновидно выстроенной системы проката. Винить зрителя в том, что он теряет интерес к авторскому кино, нельзя. Когда фильм Елена показали по российскому телевидению, интерес к нему оказался массовым, и рейтинги были очень высокие. Просто взрослые люди у нас перестали ходить в кино – аудитория кинотеатров активно молодеет, а подросткам нужен фильм-аттракцион. Но я верю, что в России ждут Левиафан, и что люди самых разных возрастов придут его смотреть.
Валерий Кичин
"Российская газета"