Клинический портрет
13.01.15г.
Триумф Левиафана на "Золотом глобусе" совпал со "сливом" картины в Интернет (продюсеры фильма не имеют к нему отношения), в результате чего познакомиться с ней получили возможность все желающие — почти за месяц до официального релиза в феврале. Реакция прогрессивной (и не очень) общественности, посмотревшей на новогодних выходных украденную копию, была парадоксальной. Уж кто-кто, а кинематографисты могли бы порадоваться за Звягинцева и Роднянского — все-таки впервые после Войны и мира Сергея Бондарчука отечественный фильм получает второй по престижности в Америке приз, а вместе с ним и реальные шансы на предстоящих "Оскарах". Но о важности этого прорыва для всей российской киноиндустрии говорят единицы. В пропитанном злобой, завистью и остервенением новогоднем московском воздухе особой радости за происходящее, мягко говоря, не чувствуется. Наоборот, в заокеанских триумфаторов отовсюду летят ядовитые стрелы — "антироссийский фильм", "чернуха", фестивальная поделка и т. д.
Такого буйства красок совершенно не наблюдалось по отношению к предыдущей картине Звягинцева, Елена, также повествовавшей о глубокой шизофрении современной российской жизни (убив мужа, героиня, как ни в чем не бывало, отправлялась в православный храм). Впрочем, при всех достоинствах этой работы она не была настолько успешной, да и воздух в стране несколько лет назад был совсем другой. Тогда более всего впечатлял факт осторожного перехода Звягинцева от жанра безвоздушной философской притчи (исчерпанного им в Возвращении и Изгнании) к социальной критике, пусть и под тягучим соусом свободно конвертируемого "авторского кино".
Новый фильм Звягинцева — еще более радикальный шаг в этом направлении. В Левиафане клиническая картина охватившего страну заболевания намного шире и безутешнее, чем в Елене. И то, что наиболее внятно, объемно и резко о сегодняшнем дне в России высказался режиссер, которого еще недавно числили по ведомству безопасных "общечеловеческих" притч, по-прежнему не может на удивлять. Левиафан - это тугая криминальная драма, содержащая наиболее жесткую социальную критику в отечественном кино со времен Груза 200. Но Груз... был как бы о "прошлом", в то время как Левиафан совершенно не стесняется примет сегодняшнего дня, не опасаясь уже предъявленных ему в ассортименте обвинений в конъюнктурности.
Вместо "везде" и "всегда", как было в Изгнании и Возвращении, - "здесь" и "сейчас". Вместо снятой где-то в Бельгии эстетски-киногеничной натуры - суровая, страшная в своей красоте природа русского севера (о какой "чернухе" можно говорить, если фильм столь монументально, величественно красив?). Где плещется кит-левиафан. Где накроет человека надлежащая волна — и вот уже и нет человека. Как будто его и не было никогда. И всем от этого, что характерно, только лучше и легче.
Тем не менее, притчевое начало, свойственное всем фильмам Звягинцева, в Левиафане тоже никуда не делось, просто оно не доминирует, а аккуратно "подстелено" под рассказываемую историю одномоментной потери дома, друга, любви и свободы персонажем по имени Николай (выдающийся Алексей Серебряков), живущим на живописном берегу Баренцева моря. Сюжет о стертом ластиком человеке в России настолько популярен и вечен, что не нуждается в подпорках высокой притчи. Не избежавший библейских проекций Левиафан, тем не менее, выдержан в жанре современной трагедии и удивляет наличием своеобразного черного юмора, которого от автора Изгнания ожидаешь еще менее, чем прямой публицистики на злобу дня.
Многие критики (и я в их числе) бранили ранние фильмы Звягинцева за то, что, следуя проторенными дорогами "арт-хауса", он в упор не видел "реальной жизни". Сегодня покинувший башню из слоновой кости режиссер нашел вполне уникальный способ повенчать "высокую художественность" и "критический реализм", "духовные поиски" и универсальный посыл - Левиафан не завоевывал бы одну международную награду за другой, если бы только "очернял" Россию, на чем настаивают самые невменяемые его критики. Популярность нашей страны сейчас совсем не столь высока, чтобы ее "очернение" хоть сколько-нибудь занимало мировой кинематографический истеблишмент. Международный успех картины (ему, повторюсь, надо бы радоваться) — как раз свидетельство абсолютной ее универсальности: в холодных баренцевых водах увидели себя зрители из стран, омываемых совсем другими морями и океанами.
В стране Пушкина, Гоголя и Салтыкова-Щедрина как-то даже смешно напоминать о том, что патриотизм художника заключается вовсе не в обслуживании власти и удовлетворении "народных ожиданий". Как смешно напоминать о том, что не бывает "депрессивного" или "оптимистического" искусства или требовать от художника ответов на поставленные им вопросы. Глупо разоблачать наивные, непрофессиональные домыслы о том, что Звягинцев поит героев водкой и критикует власть только для того, чтобы попасть на западные кинофестивали. Поверят в это публицисты широкого профиля или нет, но после Возвращения кинофестивали не глядя хватают любой фильм Звягинцева, а наибольшим призовым успехом пользовались именно те его картины, где герои питались не водкой, а амброзией и где даже не ночевала никакая политика.
Нет ничего ужасного или странного в том, что Левиафан кому-то не пришелся по вкусу. Уровень художественного обобщения в картине таков, что она просто не может не колоть глаз, а победительность ее движения по миру просто не может не вызывать зависть.
Стас Тыркин
"Комсомольская правда"