"Сильнейшая реакция ненависти к "Левиафану" — просто нежелание смотреть в зеркало"
05.02.15г.
Андрей, прежде чем начать разговор, хочу сказать две вещи: во-первых, мне очень нравится ваше кино. И Елена, которую я посмотрела с огромным интересом несколько раз, и Левиафан — я видела фильм на показе в ЦДК, еще в декабре.
Спасибо.
Во-вторых, мне очень не нравится, что за последние два месяца вы дали несколько десятков интервью. Поэтому, чтобы не заставлять вас повторять уже много раз сказанное, понадобится кое-какая драматургия. К счастью, она — хоть и вполне "кое-какая" — у нас есть.
Интересно…
Посмотрев ваш фильм в ЦДК, я, не будучи с вами знакома, узнала ваш телефон и написала SMS размером с простыню. Вы не ответили.
Вы не представляете, сколько всего мне сейчас пишут!
Я понимаю и совершенно не обиделась. Тем более что у меня имеется возможность лично зачитать вам мое вдохновенное послание. Вот оно: "Андрей, мы не знакомы, но я посмотрела ваш фильм, и мне пришла в голову одна вещь. Большинство тех, кто видит ваше кино — великолепное, что вы и сами знаете, — видят в нем жестокое обвинение режиму. Это на поверхности. Второй пласт — христианский. Мытарства. Но есть еще кое-что. Это пласт предательства, *** — сорри, если не любите мат…"
Иногда он к месту!..
"…По-моему, героев в конечном итоге погубил не режим, а поступок женщины. Предательство — самое страшное, что может сделать человек с человеком, именно оно приводит к дьявольским последствиям. Внешнего врага можно победить, если стоять насмерть и стоять вместе. Или умереть, но не сдаться, что тоже означает победить. Но предательство близкого, того, кому доверяешь, лишает преданного всего — энергии, силы сопротивляться, фатально ослабляет его. После такого поражения внешнему врагу остается лишь довершить работу. В вашем фильме этот механизм идеально прорисован. Вы этот мотив сознательно закладывали или он сам проявился, как бывает, если вещь талантливо сделана?" Пусть это и будет мой первый вопрос.
В ваших словах есть резон. Но то, что она делает, — это, по-моему, не предательство, это что-то, что лежит глубже. Она женщина, и ее поступки — это форма реакции на действительность и ее искажения, реакции спонтанной, но глубинно верной, словно это ее бегство из царства неопределенности. Она только чувствует, что все не так, как должно быть. У меня в запасе тоже есть SMS, которое мне прислал мой товарищ. Послушайте, как это красиво звучит: "Мужчина ищет “правила”, женщина знает “исключение”. Но жизнь — это одно сплошное исключение из правил, созданных путем “исключения исключений”. Всюду, где подлинная жизнь, царит не правило, а исключение. Мужчина: борьба за “правило”, женщина: живой опыт “исключения”". И говорит это, кстати, очень серьезный человек, православный священник Александр Шмеман. Мне кажется, фигура Лили значительно сложнее, ее невозможно свести к предательству и уж тем более — к ***. Потому что она — то самое исключение, она чувствует неполноту, чувствует свою собственную неполноту. Николай говорит: "Люблю тебя". Лиля отвечает: "Я знаю". Разве можно предать того, кого ты не любишь? Она единственная во всем фильме говорит слова: "Я виновата во всем". Все остальные не виновны ни в чем и никогда не признают своей вины. Она одна…
Смерть Лили — это самоубийство?
Вот тут как раз я не настаиваю. Я никому не отвечаю на этот вопрос, потому что внутри кинотекста достаточно пищи и для версии о заказном убийстве, и, конечно, для версии о самоубийстве.
Честно говоря, я подумала, что это однозначно самоубийство. Она говорит: "Я виновата" — и словами, и делом.
Возможно, если аккумулировать некоторую логику, начиная с того момента, когда все начинает рушиться и валиться из рук, и до эпизода, где Лиля плачет, стоя у зеркала. Или когда мальчик кричит ей в лицо: "Это ты виновата, ты все испортила". На самом деле он формулирует то, что она давно чувствует. Прибавьте к этому то бремя, которое она ощущает каждое утро, когда надо встать в пять, чтобы к шести как-то выглядеть и идти на автобус, который повезет ее на постылую работу. Вещество ее человеческого материала в плену необходимости, которая неотменима и чужда ей. И как бы ни пыталась она убедить себя, что нашла свою судьбу, она не может в это поверить, потому что чувствует, что это не так. Я не знаю как еще обозначить это чувство. Лиля просто не на своем месте, она ищет лучшей доли, как всякий человек, согласитесь. И теперь, когда их жизнь разбита на куски, все попытки склеить ее снова обречены. Это нестерпимо. Я бы, короче говоря, не спешил ее обвинять в предательстве, вот что я хочу сказать.
Я не обвиняю. Но, согласитесь, именно с момента, когда она заходит в комнату к адвокату и спит с ним, запускается какой-то дурной, дьявольский механизм, который превращает обыденную историю борьбы хорошего человека с порочной государственной системой в ад на земле. Вы этот момент превращения действительности в кошмар, когда начинает действовать только рок и с этим уже ничего нельзя сделать, предельно точно ухватили. И да, Лиля сама не осознает, что она делает, на ручку какой двери она нажимает и в какой комнате оказывается. Мы к этому вернемся. Но, раз уж мы начали это интервью цитатами, я, с вашего позволения, приведу один отзыв на ваш фильм, который имеет отношение к тому, о чем мы говорим, и который вам, думаю, сильно не понравится.
Валяйте.
Я увидела эту ссылку в фейсбуке Татьяны Толстой. Автора зовут Юлия Беломлинская. "Фильмы режиссера Звягинцева — это подлые фильмы. Подлая “Елена” и теперь подлый Левиафан. Это не слабое кино. Не бездарное. Хорошо сделанное. Хорошо играют актеры. Кадры хорошо поставлены. Оператор хорош. А у кого в русском кино когда был не хорош оператор? Беда всегда в сценарии. Как и в Елене, здесь я вижу сценарий, полный лжи. Лжи совершенно не в том, что отбирают участок, что забирают в менты. И что участок отдают церкви. И что церковь заодно с властью… Но для меня фильм-то не об этом… Для меня этот фильм перестал существовать с момента, когда жена героя пришла в номер к его другу-адвокату и он ее вые..ал. Вот это такая большая неправда, после которой грош цена всей дальнейшей истории. И я попробую объяснить почему. Фильм с сюжетом, как власть имущие отбирают у простого человека его домик, бизнес или нефтяную скважину, это классика жанра для нормального капиталистического кино. То есть, есть такой жанр в мире. Про коррумпированную власть, обижающую простого трудягу… Но в таком американском фильме мы увидим человека, опорой которого остается его семья, даже если он предан всеми друзьями и соседями. Опорой и одновременно мишенью для его врагов. Если же у героя есть какой-то верный друг, то и он остается верным другом, опорой для героя и мишенью для врагов. Так строится жанр. На этом строится сюжет, приключения, драма. Враг мучает жену, мучает друга, мучает ребенка… Есть какие-то правила. Каноны жанра, которые нельзя менять. И есть другой жанр, не называемый “социальная драма”. Называемый “личная драма”, “психологическая драма”. О том, как у человека есть лучший друг, вот такой армейский друг, с которым побывали в передрягах, съели не один пуд соли. И вот этот друг влюбился в жену героя, и она в него. И вот об этой драме кино. Это драма о предательстве. Предательстве друга. Предательстве жены. А что мы видим в Левиафане? Смешение этих двух жанров. Ведь этот друг адвокат — он честный и хороший. В тот момент, когда эта баба приходит к нему в номер, он только что, в его понимании, победил врага… Есть ситуации, которые невозможны. Так не делают… Не делают такого в ситуации, когда ты приехал спасать друга, который тонет. Никто из моих знакомых так никогда бы не поступил. У Звягинцева больные, нездоровые отношения в первую очередь с самим собой. Во вторую очередь с человеком вообще. И, как вытекающее из двух первых, с богом… Его фильм — для меня подлый тем, что он настаивает на том, что человек есть подлое животное. Не просто слабое животное, но именно подлое животное. […] Такой режиссер, безусловно, имеет право на высказывание… Звягинцев действительно очень антихристианский человек и Левиафан — очень антихристианский фильм. Как и в Елене — тут присутствует сила Нелюбви. Нелюбви к человеку вообще…"
Зачем вы мне все это читаете?!
Чтобы вас разозлить. Но и не только.
Я не стану комментировать этот отзыв. Фильм живет своей жизнью и производит разное впечатление на различных людей. Скажу лишь, что, на мой взгляд, Левиафан — не "социальное кино".
А какое?
И не "личная драма". Фильм шире, значительно шире, чем любой жанр, которым можно было бы его определить. Совершенно точно одно: это трагический сюжет с неизменным катарсисом.
Да, вполне древнегреческая история.
И я имею в виду трагедию даже не как жанр. А как сюжет, который проистекает и животворится трагическим сознанием, ощущением трагизма жизни. Бог из машины не вознаградит нашего Николая, нашего несчастного Иова, если проводить эту параллель. В литературном источнике, в Книге Иова, естественно, есть это вознаграждение, и именно вознаграждения мученика жаждет душа человека, читателя или зрителя, смотрящего на экран. Душа человека жаждет "правильного" финала, но я задаю себе вопрос. И вам сейчас задаю, хотя не жду ответа, это вопрос риторический. Вот Иову якобы вернулось все. Но у него истребили все семейство! Пастбище вернуть можно, овец других нагнать на эти пастбища и сделать так, чтобы пролился дождь и выросла новая трава, снова возвести жилище и т. д. Но скажите, как можно вернуть жену и детей, которые были у него отняты?! Я сейчас не спорю с сакральным текстом, я просто задаю этот вопрос сам себе. Что значит "вернуть жену и детей"? Что значит в нашей истории вознаградить Николая, что значит сделать так, чтоб ему все вернулось? Вы смотрите на экран и принимаете такую безмерную условность — вернули жену и дом — только потому, что вам хорошо тогда сидится в кинозале, можно заказать еще попкорну. Вот это и есть подлость потребителя — отказать человеку в его реальности и насладиться шаблонной патокой — читай: ложью о человеке. Где тут отвага заглянуть в темные глаза "мрачной бездне"? Убежден, наш финал единственно верный. Еще один возможный финал: Николай сел на трактор и сделал то, что сделал американец Марвин Джон Химеер, от чьей реальной истории мы отталкивались, и сделал счет если не равным, то по крайней мере "отомстил обидчикам". Это типичный финал для американского кино. Он сел на трактор, погиб, но в душе зрителя происходит разрядка.
Катарсис?
Да! Но и катарсис может быть разным. У нас есть притязания на то, что чистота или градус этого катарсиса лежат совершенно в другом плане, его можно почувствовать в совершенно ином измерении.
Каком? Это "измерение трагедии"? Полное поражение героя без всякой надежды?
Нет, я не считаю это полным поражением. Достаточно того, что Николай остался жив. В Книге Иова первая сцена — беседа Бога с Дьяволом. Дьявол предлагает Богу спор: он будет искушать Иова, и тот отречется от своего Бога. Бог говорит: "Сделай это. Сделай с ним все, что пожелаешь, только душу его не тронь". С человеком, действительно, можно сделать все что угодно. Буквально: все что угодно! Единственное, какую мену совершает сам человек, — это потеря его подлинного сокровища, души. Страх часто способствует этой потере. Так вот, наш Николай не делает эту мену. Что, на мой взгляд, весьма обнадеживает. Если некоторые зрители — например, эта барышня, которую вы цитировали, — не видят этого, то нам просто не по пути, мы никогда не договоримся. Вы говорите, прочитали этот отзыв в фейсбуке у Татьяны Толстой?
Она ее процитировала.
Как солидарная с ней?
По-моему, она написала, что это любопытно.
Это женщины оберегают свое племя!
Прошу прощения?..
Поразительный миф, невероятно красивый. Вообще говоря, вы знаете, откуда эта традиция, почему плачут на свадьбах, древняя племенная традиция…
"Запевки и заплачки" называется.
А знаете, почему "заплачки"? Потому что в архаическом сознании существовали только два племени, которые вечно враждуют друг с другом, иногда один из членов племени приносится в жертву другому. Речь идет о взаимоотношениях между мужчинами и женщинами. Собственно, обряд свадьбы — это и есть принесение такой жертвы, дабы задобрить бога этой войны, этого вечного противостояния. Интересно, что мы вышли на эту тему. Я в начале Шмемана вам процитировал. Мне кажется, это о том, что мужчина ищет правила, структуру, что он вообще рационален, а женщина стихийна, она вибрирует.
Это вы все пытаетесь красиво обставить момент, когда ваша героиня Лиля ни с того ни с сего ложится в постель с лучшим другом мужа? Пытаетесь выдать за поступь рока недоработку в сценарии, как сказала бы неприятная вам барышня.
Как вообще можно использовать подобные фигуры речи: "так не делают, так не бывает, так невозможно", рассуждая о поступке Лили и Дмитрия?! Слушайте, если вы будете мне рассказывать, что это невозможно, то я не буду продолжать разговор! Потому что это бесстыдство — врать, что коллизия, которая возникла, когда Лиля вошла в номер к Дмитрию, невозможна в жизни! Стрелы, которые выпущены в адрес авторов, женские стрелы — это на самом деле продолжение войны, защита своих. Попытка создать вокруг своего племени охранительный купол и сказать мужчинам, этим подлецам, что мы, дескать, не такие! А вот такие! Ксения, это не ***, это что-то совершенно другое.
Что?
А вот что! Сколько вам лет, скажите мне?
Столько-то.
И у вас не было никогда таких обстоятельств, в которых вы сами бы почувствовали, что делаете что-то сильно не так, но не можете этого не делать?
Были разные коллизии.
Да или нет?
О’кей, я вам отвечу. Я делала в жизни много всего не так, под влиянием момента, эмоций, фазы луны и т. д., но никогда не делала и не могла бы сделать — если меня только не пилить циркулярной пилой — ничего, что связано с предательством. Мне с этим делом пришлось в очень раннем возрасте столкнуться, и, как написано в известной поэме, "с тех пор я не приходил в себя и никогда не приду". И я утверждаю, что предательство — это поступок, разрушающий в человеке само человеческое, разъедающий основы и порой даже более чудовищный, чем убийство. Поэтому именно с предательства Лили я начала с вами этот разговор.
Да, на личности мы зря перешли. Но если вы будете утверждать, что люди не делают этого, то это просто даже смешно!
О, я этого отнюдь не утверждаю! Совсем наоборот! Скажу вам больше: только благодаря негативному отзыву, который я упомянула, наш разговор принял характер спора. Если бы спор не был мной спровоцирован, беседа сводилась бы к тому, что вы бы говорили, а я подобострастно поддакивала. Потому что я с вашим видением согласна, а на некоторые аспекты бытия имею взгляд даже более пессимистичный. Тем не менее интересно, что вы заговорили о женской "клановой солидарности".
А разве нет?! Одна женщина это написала, другая женщина это перепостила.
Ну да, а третья вам это прочла — все сходится, заговор. На самом деле мне показалось, что в этом отзыве отразились главные мировоззренческие претензии к вам как художнику. Самая очевидная из них — это тоска по положительному герою. В глобальном смысле. Вас обвиняют в том, что вы специально смешали жанры и создали нереалистичный сценарий, чтобы нагнать мрака и безнадеги, очернить русского человека в частности и человека вообще, а в реальности так не может быть. Должен быть хоть кто-нибудь положительный, хороший.
Положительный герой! Это понятие я стряхнул с себя как пыль еще лет двадцать назад. Я не пользуюсь этой риторикой. Я давно занимаюсь театром, в 1980 году поступил в театральное училище, там нам четыре года рассказывали, что есть положительные и отрицательные герои. Наследие социалистического реализма. Искусство давно уже действует на другой территории. Ну, или можно сказать, и на других тоже. Очнитесь и разглядите это! Классический пример: в Мертвых душах Гоголя нет ни одного положительного героя, кроме самого языка. Как в Ревизоре нет ни одного положительного героя, кроме смеха. Это ответ, который чудом нашел сам Николай Васильевич, когда его обвиняли в том, что в Ревизоре у него нет положительных персонажей. Это спор тех, кто воспринимает искусство как жевательную резинку, как инструкцию к пользованию жизнью, словно это учебное пособие. "Фантазия бесценна, когда она бесцельна" — так говорил Набоков, не находя в искусстве никакой практической цели. Ксения, прошу вас, давайте про положительного героя не будем говорить, потому что я устал, зубья все сломал об эту тему!
Теперь, когда "зубья сломаны", я наконец признаюсь вам, зачем прочла тот отзыв. Я не кинокритик, но полагаю, что ваш фильм вызвал такую глубинную реакцию отторжения и яростного неприятия вот по какой причине. Вы чутьем художника ухватили нечто самое важное, самое главное о стране Россия и современном русском человеке. То, что зрители интуитивно наотрез отказываются принимать. По-моему, наша страна на сегодняшний день является абсолютно уникальным обществом, где почти полностью утрачена, истреблена мораль. На ее месте представлены самые разнообразные виды аморальности, иногда до того фантасмагорические, что вызывают остолбенение. Я сейчас не хочу никого обижать или обвинять. Я отдаю себе отчет в том, что глобальная утрата морали — результат цепи трагических исторических обстоятельств, случившихся с Россией, действительно напоминающих какой-то по сей день длящийся дьявольский эксперимент. Тем не менее результат этого эксперимента поражает: такой естественной, почти детской, кристальной массовой аморальности, принимающей самые причудливые формы, как в современном российском обществе, я, пожалуй, не могу найти аналогов. Это нечто совершенно выдающееся, и, по-моему, это именно то главное, что вы зафиксировали в своем кино.
Это очень жесткая и печальная оценка. Но, пожалуй, я вынужден с ней согласиться. В процессе работы над Левиафаном нас консультировала Ольга Романова, создатель "Руси сидящей", фонда помощи пострадавшим от судебного и надзорного произвола. Могу вас заверить, что по сравнению с историями, которые она рассказывала о своих подопечных, сюжет Левиафана — это просто невинный полевой цветок.
Я знаю множество историй, подобных тем, что вам рассказывала Романова. Цепь подобных историй случились за последние 100 лет в России с членами моей семьи. И я до сих пор не могу ни понять, ни простить, ни внутренне примириться с этим — для меня эти события не являются прошлым. Более того, мне лично приходилось быть свидетелем и невольным участником совершенно диких с нравственной точки зрения коллизий и наблюдать такое поведение людей, когда ты просто не можешь поверить своим глазам и ушам. Самое поразительное в аморальности, о которой я говорю, — это ее массовость и обыденность. Живя в России, ты как будто пребываешь в дурном сне, где тебя постоянно уверяют, что ужас — норма жизни. Что лгать, предавать, изменять, воровать, презирать слабого — это совершенно естественно, и все так живут, а ты один наивный идиот. Я даже не говорю про власть или телевизор — проблема в том, что граждане массово воспроизводят отвратительные паттерны поведения, присущие власти, в отношениях друг с другом, на всех уровнях. Можно рассуждать о причинах этого явления: целенаправленное уничтожение в несколько приемов цвета нации, войны, отрицательная селекция, уничтожение религии, людоед Сталин, ГУЛАГ, цепь адски унылых вождей. Интересно на самом деле другое: что нужно сделать здесь и сейчас, чтобы запустить обратный расчеловечиванию процесс, и можно ли вообще его запустить на данной стадии деградации? Возможно ли "вочеловечивание" обратно?
Знаете, я недавно натолкнулся на удивительный текст Ольги Седаковой, написанный для журнала Гефтер. Она рассуждает о фильмах Левиафан и Покаяние Тенгиза Абуладзе. Во-первых, это стилистически блестящий текст, как, впрочем, и другие ее тексты. А во-вторых, там речь идет примерно о том, что вы сейчас затронули. Она пишет о том, что после падения СССР люди в России начали строить Храм. Но оказалось, что построить Храм мало, не было сделано главного. Седакова оговаривается, что вступает на территорию мистического… Но я вам лучше это прочту — мы же с вами сегодня обмениваемся цитатами. Седакова пишет: "Я могу предположить, что случилось в пути к Смыслу и Храму, к Богу, что случилось за эти десятилетия. На эту мысль меня и навели два наших великих фильма. Тут мне придется попросить прощения у просвещенной публики: от исторических рассуждений мы перейдем к мистическим. А это разговор, в хорошем обществе запрещенный. Но ничего не поделаешь. Проект построить Храм и Дорогу к нему не принял во внимание одного: прежде всего, необходимо было отречься от сатаны. Как в таинстве Крещения отречение от сатаны предшествует обручению со Христом. Иначе пространство жизни не может быть открыто для Другого. А герметически закрытое от Другого пространство, как известно, – ад. То, что прошлое, из которого начинался наш “Исход”, было не просто “тоталитаризмом” или как-то еще социологически определяемым устройством, а реальным союзом с нечистой силой, наглядно дает увидеть Абуладзе. Его Варлам, воюющий с солнцем, — не гротеск, не художественный троп. Это прозрение. Власть сатаны — вот из-под чего необходимо было выйти. Полностью из нее выходят, как известно, святые. Но вектор этого движения необходимо держать в уме и нам, невеликим душам. Этому учит Церковь: этому, а не борьбе за какие-то скрепы и устои. Я помню удивительное послание Патриарха Алексия II после августовских событий 1991 года. Он сравнивал нашу страну с гадаринским бесноватым, из которого вышли бесы. И, помню, говорилось там о том, что бывший бесноватый перестал пугать окружающие народы… Было это в воздухе: ощущение освобождения и очищения от чего-то совсем не “политического” в расхожем смысле слова. Но, как известно, в ту же очищенную горницу, если она остается пустой, могут войти злейшие бесы. Нашу горницу быстро заполнили всяческой пустотой и беспорядочной деловитостью, ремонтными работами, не размышляя, не совершая душевного труда, не произнеся решительного слова отречения. Не произнесли его те, на ком этот долг лежал в первую очередь. Поэтому героям Звягинцева в новом храме нечего делать. Там им не ответят. Варлам остался в своей могиле и окружен новым почетом. Жрецы Варлама без тени смущения меняют собственные богоборческие слова гимна на “благочестивые”. Преступление вновь называется успехом. Младшие герои Абуладзе помалкивали о нем, но несомненно помнили. Герои Звягинцева, кажется, просто ничего об этом не знают. Им уже нечего скрывать; современность, которую они застали, как будто оторвана от истории. Они не знают собственной связи ни с ее палачами, ни с ее жертвами. Они знают одно: что все состоит из неправды, и уже не спрашивают, почему и с каких пор. Они как будто обречены никогда не быть открытыми".
Текст действительно блестящий. Автор — человек очевидно религиозный — называет "непокаянием", неотречением от Сатаны то, что мы с вами определили как отсутствие морали. И, кстати, г-жа Седакова совершенно справедливо просит прощения у публики, переходя к мистическим рассуждениям. На этом поле доказать ничего невозможно — ты либо признаешь эти вещи, либо нет. Я признаю, вы, видимо, тоже. Мне вообще иногда кажется, что Россия — это такая "страна-Иов", которую по какой-то неизвестной причине подвергают дьявольским испытаниям. И эти испытания-истязания все продолжаются. В связи с этим, собственно, возникает следующий вопрос: если ты чувствуешь эти вещи, то какой может/должен быть личный выбор? Помимо очевидного — "держаться подальше от торфяных болот".
Мой выбор, как режиссера, — двигаться дальше, делать фильмы, называя вещи своими именами, то есть свидетельствовать о происходящем. У меня нет ясной стратегии, я не знаю, каким будет следующий фильм. Моя стратегия — наблюдать и пытаться фиксировать. Так пришла идея Левиафана — спонтанно, из ниоткуда, из воздуха. Мы просто знали, что нечто крайне важное требует фиксации, об этом необходимо сказать. Тот эффект, который производит сейчас фильм в России, сильнейшая реакция ненависти — просто нежелание смотреть в зеркало. "Я хочу это зеркало разбить, потому что оно рассказывает не про меня!" Значит фильм попал в точку! Зритель ждал какого-то понятного, "правильного" финала, выдоха — таков шаблон, облегчающий ему душевную работу. В Левиафане такого финала нет. Набранный в легкие воздух там и остался. И вдохнувший злится, ему кажется, что у него отняли надежду. На самом деле надежда есть.
Какая?
Нужно научаться отыскивать ее в самом себе, а не ждать, когда ее тебе как блюдо подадут непосредственно перед финальными титрами. Разве нельзя черпать надежду из такого утверждения: "Можно потерять все, но суметь сохранить душу — свое единственное достояние"? Это ответ на ваш вопрос про выбор.
Легко сказать "сохранить душу"… Когда взамен требуют отдать все.
Но другого выбора нет!
Но почему же нет? Можно быть мэром, президентом, попом, ментом, какой-нибудь другой процветающей ***.
Знаете, я вдруг сейчас что вспомнил? То, с чего мы начали этот разговор, — про Лилю. Что именно в том самом месте, когда Лиля входит в комнату к адвокату, начинается расширение истории. То есть до этого момента мы действительно имеем дело с классическим сюжетом, сводимым к теме "битва маленького человека с системой". Но в миг, когда она входит в эту комнату, вдруг будто какая-то воронка начинает закручиваться и захватывать все большие и большие круги.
"О чем я имел честь писать вам в прошлый раз" (с). Дьявол начинается с предательства.
Мы вдруг догадываемся, что дело вовсе не в мэре, и не в продажных попах, а все именно так, как вы написали мне в вашем SMS, то есть что именно с нас все начинается! Спрос не с них, спрос со всех нас, с каждого. Из какого иного сырья созданы они, как не из того же, что и мы сами? Мы их в себе таим. Левиафан обитает среди нас, его сеть накинута на всех.
И что с этим делать?
По-моему, спасти ситуацию можно. Левиафана можно победить. Просто нужно перестать бояться. Страх — первопричина всех человеческих бед. Надо выдавливать из себя раба. "По капле", как еще Антон Павлович Чехов завещал. Победить страх — это и значит победить Левиафана. По крайней мере, первый шаг к тому.
Но если этот страх и аморальность, как его производная, уже в генах, если из страха состоит сама человеческая суть, — а именно это мы наблюдаем вокруг, — возможна ли вообще такая борьба? Человек не может победить свою сущность.
Неправда, страх не является сущностью человека. Это территория нашей слабости, которую мы и позволяем заполнить Левиафану. Это он вселяет в нас страх. Надо преодолеть себя, надеть "очки вечности", посмотреть на свой трагический век с улыбкой, спокойно. Это личная задача каждого из нас. Победить чужой страх нельзя. Работать можно только с собой — только победив в себе страх, можно перестать быть рабом и стать свободным.
Похоже, мы сформулировали обнадеживающий месседж Левиафана, которого все так ждали.
Я постоянно это формулирую! И зрители это слышат. Знаете, недавно один парень написал мне письмо: "Спасибо, я посмотрел сегодня ночью ваш фильм. Я захлебываюсь слезами, ловлю ртом воздух и понимаю, что во мне умер прежний человек. Я больше не буду бояться". Читая это, я понимаю, что фильм достиг цели. Для меня это важно.
То, что этот парень вас услышал?
То, что он услышал себя.
Ксения Соколова
Журнал "Сноб"