Я стараюсь закрывать глаза на страхи
12.09.17г.
Как случилось, что американский кинозритель понял фильм Нелюбовь без переводчика, перешла ли российская власть красную черту и почему сам он пока не собирается уезжать из России — автор картины, режиссер Андрей Звягинцев, рассказал в интервью THE NEW TIMES.
В разговоре также принял участие продюсер Александр Роднянский.
До того как прибыть на кинофестиваль в канадский Торонто, где в первый же день показали Нелюбовь, Звягинцев и Роднянский побывали со своим новым фильмом на популярном горнолыжном курорте Теллурайд (штат Колорадо, США), где в начале осени вот уже более 40 лет проходит важнейший для американского киносообщества фестиваль особых, заметных премьер года.
Андрей Звягинцев: Замечательное место. Мы там бывали уже с Левиафаном. Со всех сторон красивейшие горы, этот прекрасный городок — словно в чаше, хотя стоит он на высоте трех тысяч метров над уровнем моря. Так что дышать с непривычки трудновато, особенно если активно двигаешься, например, взбегаешь по лестнице на второй этаж гостиницы.
Александр Роднянский: Теллурайд в каком-то смысле интересней, чем Торонто. Особый клуб киноиндустрии, где все очень дорого. Только приглашенные фестивалем профессионалы и состоятельная публика. Цены запредельные. Билет на один просмотр стоит $400. Зато много кинематографистов, все доступны, со всеми можно разговаривать. Иньярриту, Гильермо дель Торо, Пол Шредер, Анджелина Джоли, Натали Портман, кто хотите. Чем-то по структуре фестиваль похож на наш "Кинотавр" — все вместе летят, смеются, болтают, смотрят фильмы друг друга, обсуждают, выступают перед публикой, но у нас, понятное дело, все попроще будет...
Кино и реальность
Как леди и джентльмены Теллурайда отнеслись к фильму?
А.З.: К трем запланированным показам добавили четвертый. Отнеслись очень хорошо.
В каком смысле — хорошо? Поняли, о чем идет речь?
А.З.: Да, переводчик с языка российских реалий не требуется, зрители видят в этой печальной истории отражение и своих собственных страхов. Немолодая пара из Чикаго, не кинематографисты совсем, сказали мне, что с горечью опознают в наших персонажах свои ошибки, узнают черты не только знакомых или соседей, но и свой собственный непривлекательный порой портрет. В России какая-то часть зрителей отказывается признать это, считает, что людей, которых они видят в фильме, не существует. Мне кажется, вопрос только в открытости взгляда, отсутствии страха увидеть себя не с самой лучшей стороны. Ничего диковинного в персонажах фильма нет, и, странное дело, только на родине почему-то приходится это доказывать.
Эту претензию предъявляют почему-то только в России и к российским творцам. Не могу представить, чтобы Ханеке, Аронофски, Пейну или кому-то еще из иностранных властителей дум сердито говорили: ну, этого не бывает, это вы что-то напридумывали. Все там понимают: кино — это условность, и художник имеет право на собственное видение...
А.Р.: Это не совсем так. Когда мы разговаривали с Иньярриту, он нам сказал, что когда он сделал свой первый фильм Сука-любовь, на него была в Мексике точно такая же противоречивая реакция. В главной киноиндустрии мира, американской, существует негласный консенсус между создателями фильмов, с одной стороны, и зрителями, с другой, относительно права художника на свое место. Когда же речь идет о странах, где кинематограф воплощает все чаяния, комплексы и фобии нации, любая критическая или даже не вполне позитивная картина принимается в штыки и поляризует аудиторию. Возьмите, например, Турцию, Китай или Иран, как там обращаются с ведущими кинематографистами. Или какую реакцию вызывали важные фильмы в Польше, Аргентине или Венгрии...
А.З.: Нет, действительно, в России я встречался с такими странными и экзотическими утверждениями, будто подобных семей не существует.
Между прочим, по ходу просмотра возник аналогичный вопрос, только не про семью, тут-то сомнений нет, а по поводу независимой команды поисковиков. Все у них организовано четко, грамотно, сознательно, дружно. Они действуют параллельно с государственными правоохранителями и вопреки им. Откуда вы их взяли? Неужели они реально существуют?
А.З.: Да, и называется это волонтерское движение "Лиза-Алерт". Ассоциация была создана в Москве в 2010 году Григорием Сергеевым и названа была в честь маленькой девочки Лизы, которая вместе со своей тетей заблудилась в лесу неподалеку от дачного поселка в Орехово-Зуево. Близкие и их соседи, стихийно организовавшись в поисковую группу, принялись за активные поиски. Когда, спустя несколько дней, нашли их тела — а умерли они от обезвоживания и переохлаждения, — патологоанатом установил, что спасатели опоздали примерно на 8 часов. Среди этих поисковиков был и Григорий Сергеев. Он был настолько потрясен тем, что не хватило лишь нескольких часов, чтобы спасти их жизни, что организовал это движение.
Они продолжают свою деятельность?
А.З.: Они разрастаются. Подобные организации существуют уже в 25 регионах страны.
Вы им сделали колоссальную рекламу...
А.З.: В определенном смысле — да. В фильме мы называем спасательный отряд другим именем потому только, что наша история заканчивается печально. В то время как "Лиза-Алерт" очень результативен. В ответ на инертность и равнодушие полиции и других государственных институтов волонтеры очень хорошо организованы и, повторюсь, невероятно результативны.
Как вы на них вышли?
А.З.: Олег Негин, автор сценария нашей картины, натолкнулся в интернете на статью о поисках Лизы.
В Америке такая программа поиска пропавших детей давно существует, с середины 1990-х. Она называется "Эмбер-алерт", по имени похищенной и убитой девочки. Отличие в том, что там поиск с привлечением общественности организует полиция, а в России — энтузиасты-волонтеры.
А.Р.: А у нас без полиции. Может, даже к лучшему.
А.З.: Гриша Сергеев, посмотрев фильм, сказал: "Ваш мент еще очень хороший человек. Обычно среди полицейских встречаешь недоверчивое нежелание сотрудничать". Наш, и правда, хороший человек. Фактически признавшись в полном фиаско государственной службы, потонувшей в бюрократии и равнодушии, он советует матери мальчика — если она действительно хочет, чтобы поиски начались как можно скорей, — связаться с волонтерами. Полиция с большей охотой занимается крышеванием бизнеса, нежели поисками пропавших людей, разве мы с вами этого не знаем?
Кино и метафизика
В соцсетях вас часто обвиняют в русофобии. Пишут: раз вам тут все не нравится, господин режиссер, не пора ли вам паковать чемоданы — и на Запад.
А.З.: Я на это никак не реагирую. Я знаю, что честен в отношении своих фильмов, как и мои фильмы честны по отношению к реальности.
Теперь — почему они сделаны так, а не иначе? Истории сами диктуют способ воплощения. Замысел Елены не нуждался в стирании границ пространства и времени. Изгнание — другое дело. Создать летучее пространство, размыть временные границы — художественная задача, чрезвычайно интересная сама по себе. И мы в Изгнании, мне кажется, решили ее. Я до сих пор уверен — это было правильное движение: подчеркнуть, что совершенно не важно, "где" и "когда" происходят события фильма, потому что это вечный сюжет. В Елене, напротив, столь же вечный сюжет актуализирован, развернут лицом к современнику. То же относится и к Левиафану. Это не выбор стратегии. Замысел приходит и сам определяет способ своего осуществления. Шаг на территорию Елены, как территорию социальной критики, не был моей главной задачей. В определенном смысле последние три фильма по-прежнему для меня остаются метафорами, попыткой метафизического осмысления реальности, а не социальной и, не дай бог, политической конъюнктуры. После Нелюбви возникло ощущение высказанности, исчерпанности. Все что хотелось, что требовало воплощения, мы сказали. Что дальше? Пока не знаю.
Критики называют Елену, Левиафан и Нелюбовь трилогией. Вы согласны с этим определением?
А.З.: Хотят это видеть, пусть будет так. Если искать в этих предположениях перспективу, то скажу, что материала на тетралогию нет. Загадывать не будем. На столе лежат несколько проектов. Все они на исторические темы. Так что придется критикам отказаться от ожидания тетралогии.
Кино и власть
Если все-таки продолжить вопрос о контексте, вас беспокоит то, что происходит с Кириллом Серебренниковым — его арест, обвинения в его адрес. Или вся эта свистопляска вокруг фильма Алексея Учителя? Говорят, что власть перешла красную черту.
А.З.: Я не знаю, кто перешел красную черту. Невменяемые вроде (Натальи) Поклонской? Так это разве власть? Эта какая-то маргинальная ее часть.
Вы думаете, без кивка сверху они могут что-то делать?
А.З.: Могут и без кивка. И делают.
И все же — вашего коллегу шельмуют, арестовывают, унижают, пугают тюрьмой. Разве это не знак всем остальным: ребята, мы власть, не шутите с нами. Разве это не красная черта? Как-то на это собираетесь реагировать?
А.З.: Мне очень жаль, что Кириллу досталось такое тяжкое испытание. От бессилия, невозможности никак повлиять на ситуацию просто руки опускаются. Что касается меня: я продолжаю делать то, что делаю. Двигаюсь дальше. Без оглядки. Без самоцензуры. Ведь, что это такое? Это когда ты сам, без посторонней подсказки, раздумываешь, высказаться на какой-то счет или нет. У меня был такой острый вопрос в 2013 году — когда я решился работать над Левиафаном. Я тогда крепко задумался. Ну а ответ вы знаете — фильм состоялся. На страхи я стараюсь закрывать глаза. Меня вдохновляют слова Савонаролы, пусть и излишне пафосные: "Когда передо мной встает страх, я надеваю очки вечности, и страх мгновенно отступает". Думаешь, а сколько тебе еще осталось? Два, три фильма? И что? Делать какие-то фильмецы? Нет. Хочется совершать поступки. А для этого нужно абсолютное бесстрашие. Пока мне не грозят — "сейчас мы тебя закроем", — я намерен жить и работать в России. Когда будет нестерпимо, тогда и буду думать, что с этим делать.
Возвращаясь к делу Серебренникова. Есть такая позиция: не надо творцу вообще брать деньги у государства. А раз взял — играй по правилам того, кто их дает. Ваше мнение?
А.З.: Какая-то противоречивая странность звучит в такой позиции? Будто бы мы — это что-то отдельное от государства, в то время как мы с вами и есть плоть и смысл его существования. Точнее, так это должно было бы быть. Я на эту тему высказывался уже в связи с дискуссией о цензуре, не хочу повторяться. Думаю, если бы в России был мощно развитый кинобизнес, он бы сам себя кормил. Но поскольку в стране трудности с экономикой вообще, и в киноиндустрии, в частности, деньги на культуру приходится запрашивать у государства. А как иначе? Это обязанность государства — обеспечивать поддержку искусства и творчества, если мы хотим быть культурной нацией. Что касается меня лично, хотите верьте, хотите нет, но из всех моих пяти фильмов по иронии судьбы единственный, получивший господдержку, это именно Левиафан. Ни одной копейки я не получал из казны на остальные свои картины. И это не принципиальная позиция, просто так складывалось.
Кино и пираты
Многие смотрят Нелюбовь в пиратских версиях, на торрентах, в неважном качестве?
А.З.: Да, я видел эту "пиратку", снятую с экрана, специально полистал некоторые сцены. Ужасное, чудовищное качество, в ночных сценах не видно ни зги, просто темный экран. Как же надо не уважать себя, чтобы смотреть на это, когда в соседнем кинотеатре идет фильм на экране. Но есть уже и лицензированные варианты, там качество пристойное. Не при продюсере будет сказано, пусть смотрят, что с этим поделаешь.
А.Р.: Тут борются два чувства. С одной стороны, солидарность с коллегами. Фильмы снимать становится все дороже, и возвращать затраты сложнее. И пиратство наносит большой ущерб. С другой стороны, когда смотрят наш фильмы много людей, которые в ином случае его не увидели бы, — это не может не радовать. Кто придумает модель распространения качественного кино в новых технологиях, тот и выиграет.
Сколько фильм собрал в России?
А.З.: Кассовые сборы примерно 100 млн рублей, что по нынешним временам для такого фильма совсем не плохо.
А сколько это зрителей?
А.Р.: Примерно полмиллиона.
Как публика реагировала? Вы же ездили с фильмом по стране?
А.З.: Да, побывали в Рыбинске, Ярославле, Новосибирске, Екатеринбурге, в Питере. Ясное дело, встречались с публикой и в Москве. У меня впечатление вполне позитивное. Кажется, обвинения в русофобии звучат только в анонимном пространстве интернета. А на живых встречах лейтмотивом было осуждение родителей сбежавшего мальчика. Как выразилась одна из зрительниц, "таких людей надо стерилизовать". Это, кстати, тоже характерно. Мы хотели сделать зрителю инъекцию морального беспокойства, а вышло наружу полное бесчувствие к другому. Отсутствие сочувствия. Дескать, они плохие, моральные уроды, одноклеточные, а я хороший. Меня вот это поразило. Нечувствительность к другому человеку закрывает тебе дорогу к себе самому. А мы, как общество, примерно в этих берегах сейчас и обретаемся: равнодушие, недоверие, воинственность, неуступчивость, озлобленность и отсутствие понимания. Об этом, собственно, и наш фильм.
Олег Сулькин
The New Times