Киношникам в России как воздух необходимо госфинансирование
28.12.19г.
Андрей Звягинцев — один из самых известных в мире российских режиссеров. Его фильмы побеждали в Каннах и Венеции, он дважды номинирован на "Оскар", а "Елена" совсем недавно вошла в список 50 лучших кинокартин уходящего десятилетия по версии американского журнала Rolling Stone. В декабре в свет вышел сборник сценариев Звягинцева с авторскими комментариями, и "Известия" встретились с автором "Левиафана", "Возвращения" и "Нелюбви", чтобы поговорить о жизни, искусстве и будущем страны.
О книге
Вам было важно выпустить книгу ваших сценариев. Не просто текстов, но текстов с рукописными пометками на полях. Я знаю, что вы очень внимательно относитесь к тому, что делаете, будь то книга или фильм. Вы довольны результатом? И доволен ли ваш сценарист и соавтор, Олег Негин?
Ну, конечно, мы оба рады этому событию – публикации скрытого от глаз зрителя огромного труда длиною в двадцать лет, ведь это почти половина жизненного пути. Любопытно держать в руках промежуточный итог, свод таких разных текстов в одном сборнике. Говорю промежуточный, потому что надеюсь снять еще несколько картин. Кстати, я подумал сейчас, что если бы вторым томом мы с Олегом решили опубликовать наши нереализованные сценарии, вышла бы столь же объемная книга, это были бы еще пять сценариев. Однако не хочу публиковать то, что мы очень надеемся реализовать на экране и в ближайшем же будущем.
Олег еще не держал в руках книгу, он в отъезде, вернется накануне нового года, вот и разглядит сам воочию, как это сделано в смысле издательского искусства. Что касается пометок на полях, это решение принадлежит выпускающему редактору Альпины Нон-Фикшн Анне Тарасовой. Идея замечательная. Мне кажется, это создает дополнительный объем, расширение текста до путей его осмысления, рефлексий, побочных идей, сомнений в решениях сцены или диалога, одним словом, хотя бы отчасти виден путь движения режиссерской мысли от бумаги к съемочной площадке, к фильму. Я боялся только масштаба задачи – необходимо было собрать рукописные заметки на полях всех моих сценариев. Сам бы я этого не одолел никогда, это огромная работа. Выручил Семен Ляшенко, который по просьбе издательства дома у меня вынул из коробок на стол мой архив и сфотографировал в общей сложности 750 страниц текста, затем рукописные каракули на полях он расшифровал, и в дальнейшем разложил все эти заметки вдоль русла текста сценариев, расставляя индексы каждому комментарию, привязывая их к конкретному месту в сценарии. Короче говоря, кропотливая и большая работа.
Об успехе
Мы впервые встречались с вами после выхода Возвращения. Прошло 15 лет и могу сказать, что по-человечески, в хорошем смысле, вы совсем не изменились. Не "вознеслись", не обросли недоступностью признанного таланта. Успех не развратил вас. Как вам удалось сохраниться?
Ох, боюсь, не смогу ответить вам на этот вопрос. Никаких специальных техник не знаю, и потому не применял их. Это вам со стороны, наверное, можно что-то при определенном усилии рассмотреть, а я живу себе и живу, и не задумываюсь об этом. Наверное, есть смысл в том, чтобы помнить, что твое место в мире очень скромно, ты просто человек, которому посчастливилось заниматься тем, что доставляет радость и удовлетворение в самом акте творчества. Я стараюсь не забывать, что не все зависит от меня, что можно попасть в волну, а можно и промахнуться.
Хочу спросить вас о выборе материала для фильма. Ведь не может не быть предчувствия, понимания того, что это тот самый материал. Что не какие-то внешние силы, а именно вы принимаете решения.
Конечно, никто не может тебе указать, какой именно материал следует выбрать. Ведь заниматься долгое время фильмом придется именно тебе, а не кому-то другому. Это всегда взвешенное с разных сторон решение, и взвешенное не в значении каких-то рациональных мотивов, как раз нет; это всегда укол в самое сердце, иначе и не следует браться, иначе не протянуть два с половиной или три года в труде над фильмом, если всей душой ты не прилепился к нему, попросту говоря, если не влюбился в замысел.
Впрочем, как выясняется, бывает по-разному. Недавно прочел, что три первых романа Марио Пьюзо провалились один за другим, издатель предложил ему: "Напиши про мафию, сегодня это модно". И вот Пьюзо, который ровным счетом ничего не знал про мафию, накупил каких-то бульварных книжек, посмотрел несколько популярных тогда фильмов, и вскоре его четвертый роман "Крестный отец" подарил миру бессмертный сюжет. Видите, бывает и такое.
Прохождение "медных труб" – обязательная часть программы?
Если случаются "медные трубы", значит – приходится их проходить или так и не выдержать этого испытания. Бывает, люди не просто носы разбивают об эти преграды, судьбы свои ломают. Мне кажется, если помнить и свято чтить высокие причины, ради которых занимаешься искусством, то можно устоять. Рецепт от дурмана, который может вскружить голову, лет сто тому предложил еще Станиславский и звучит он просто: "Люби искусство в себе, а не себя в искусстве".
А еще можно превратиться в чеховского Тригорина, для которого писательство стало не просто обыденностью, но рутиной. Тоже не лучший результат, надо сказать. Он сам рассказывает Нине в Чайке, что будто бы попал в ловушку: "едва кончил повесть, как уже почему-то должен писать другую, потом третью, после третьей четвертую…" Как белка в колесе – выбора нет, садишься писать следующую. И так одну за другой. Как в аду… Как в том анекдоте, помните? Умирает джазовый музыкант, попадает в рай и просит: "Можно мне мельком глянуть, что там у вас в аду?", ему говорят: "Да пожалуйста!". Он смотрит, а там Майлз Дэвис, Чет Бейкер, Луи Армстронг, и все они играют, и так им классно. Он взмолился: "Хочу туда?", ему: "Не вопрос!". А там и инструмент, нужный ему стоит без дела, он его подхватывает, присоединяется к музыкантам, играет вместе с великими: "Ребята, какой кайф!", играют долго, очень долго, и вот он спрашивает: "Когда на коду пойдем?" А ему в ответ: "А никогда".
Знаете, многие часто говорят, что с какого-то момента перестают принадлежать себе. Становятся частью процесса и уже не могут позволить себе выдерживать собственные ритмы. Вам знакома эта гонка, когда ты вчера закончил работу, а еще позавчера должен был знать и понимать, что будешь делать послезавтра? Как вы справляетесь?
Мне это чувство не знакомо. Я не умею, запустив один проект, думать о другом или предполагать, чем займусь следом. Фильм, которым я занят, поглощает меня целиком. Почему между картинами у меня значительные перерывы? Я заканчиваю фильм, сопровождаю его какое-то время в дистрибуции по миру, а потом, условно говоря, затихаю. Знаю, надо потомиться, поваляться, помечтать, побездельничать, чтобы дождаться того момента, когда уже захочется, чтобы застучал своими колесами локомотив и пошел, помчался вперед. Если не будет такого периода, чтобы переждать, отдышаться, и главное – почувствовать, уловить что-то следующее, важное для тебя, то, что просто со всей необходимостью нужно сделать; если начнешь что-то, просто чтобы не стоять на месте, ты скоро выгоришь, потому что работать ради работы – нет ничего более скучного и опустошающего. Невозможно постоянно что-то снимать. В этом движении должны быть ритмы: волна, которая поднимается и опадает. Выдох, вдох, выдох, вдох.
Помню, как после выхода Возвращения мне говорили: "Андрей, не расслабляйся! Время уходит! Скорее делай что-то новое, пока тебя еще не забыли и ждут от тебя следующего фильма!". Меня упрекали, что я никуда не спешу, не оправдываю ожиданий. Но жить для того, чтобы подогревать чей-то интерес? Я что, кочегар, который в топку чужих ожиданий должен постоянно что-то бросать? А если бросать будет нечего? Что тогда? Бросать все подряд? Черенок от лопаты, а потом все, что ни подвернется под руку? Это неправильный путь. Я понимал, что каждый твой следующий фильм должен быть взвешен на весах эталонной меры, с позволения сказать, каждый из них должен быть событием твоей собственной жизни, поступком. Твой фильм должен быть чем-то большим, чем просто фильм. Это трудно выразить иначе, но полагаю, вы понимаете, о чем я говорю.
О деньгах
За 15 лет в индустрии вы можете оценить особенности нашего кинопроцесса. Как он изменился в России?
Мое мнение на этот счет будет вполне маргинальным, я не чувствую себя частью того сообщества, о котором вы говорите, как об индустрии. Но мне кажется, что у нас нет кинобизнеса. И знаете почему? Потому что наша киноиндустрия, попросту говоря, сама себя не окупает, как это с успехом удается Голливуду или, скажем, Болливуду. Им это удается по двум разным причинам. И причины эти объективны. Первая – рекрутирование талантов со всего мира, как это делает Голливуд. И вторая – язык. Около двух миллиардов жителей земли так или иначе говорят на английском языке, это против всего-то навсего трехсот миллионов носителей русского. В Индии, как вы знаете, своих почти полтора миллиарда человек, прибавьте к этому пакистанцев и других носителей языка хинди и получите потенциальное число зрителей фильмов Болливуда, который справляется со своим рынком самостоятельно. А это тоже около двух миллиардов человек. Оказывается, язык очень важное препятствие для распространения русского кино в мире. Люди не привыкли читать субтитры, очень многим это не комфортно. Американцам вполне достаточно своего внутреннего, притом, часто выдающегося материала для просмотров. Именно потому в России и работает господдержка. Киношникам в России просто как воздух необходимо госфинансирование, так называемые "мягкие деньги", а это деньги, которые необязательно возвращать; и нужно это ровно для того, чтобы обезопасить процесс, потому что невозможно в российском прокате вернуть затраты, если твой проект стоит больше чем пятьдесят миллионов рублей. Я говорю сейчас об авторском кино, где можно собрать, как выясняется, максимум 100 миллионов в прокате. Вы должны понимать, что ровно половину этих денег забирает себе кинотеатр, что, кстати, представляется мне несправедливым. Впрочем, это мировая практика. Сергей Сельянов по итогам 2017 года рассказал киносообществу, что наметился прорыв в авторском сегменте рынка, в один год выстрелили сразу три фильма: Аритмия собрала в прокате около 90 миллионов рублей, Нелюбовь собрала их под сотню и 120 миллионов – фильм Довлатов Германа младшего. Это стало прорывом в 2017 году. Но надо понимать, что такое 100 миллионов. Это ни о чем. Чтобы заработать нужно собирать миллиард. Бокс-офис сегодня нужно сразу делить пополам, потому что 50% уходит кинотеатрам, остальное, если не меньше, достается продюсеру, а ведь еще нужны деньги на рекламу, постеры, тизеры и прочее. Так что, в среднем, возвращаются продюсеру что-то вокруг 40-45% от сборов. Из них нужно вернуть вложенное инвестором. Какой тут бизнес? Возможно, найдется кто-то, кто опровергнет мои слова, кто-то, у кого иной опыт взаимодействия с реальностью нашего кинорынка, пусть выскажутся, я с большим удовольствием послушаю. По крайней мере, я знаю и слышу от моих продюсеров только такой опыт. За семнадцать лет карьеры я не получил пока ни одного рубля роялти. Ни одного.
Андрей, вы успешный и признанный режиссер, с вами все хотят работать, но и у вас нет какого-то оберега, вы вынуждены идти на компромиссы и подчиняться каким-то правилам. Что здесь переносимо, а что категорически нет?
Никаких компромиссов. Ни одного. Идешь на компромисс, значит, предаешь замысел. Лучше не снять кино совсем, чем снять его не своим разумением. Я понял этот простой принцип и давно придерживаюсь его: голос автора – единственная ценность кинопроизведения. Ему изменять нельзя. Однако есть червь, который может точить твою отвагу изнутри – самоцензура. Цензура извне и плодит этого внутреннего предателя. Когда по предписанным законом цензурным соображениям ты не можешь показать фильм, каким ты его задумал, а вынужден для российского проката вырезать ненорматив – это еще не такая большая беда, скажу я вам, это можно пережить, потому что всегда есть авторская копия, она будет на интернет площадках; если твой продюсер соизволит выпустить картину себе в убыток, то и на Blu-ray; в конце концов – в зарубежном прокате. Я знаю людей, которые специально летали в Париж, например, чтобы увидеть оригинальную версию Нелюбви или Левиафана. Могли себе это позволить. Но есть и другая цензура.
В СССР она была идеологической, сейчас это цензура денег. Вернее так, какой бы она ни была, ее инструментами сегодня станут финансовые соображения или аргументы о рациональности инвестиции.
У меня с 2008 года лежит на столе проект про события Великой Отечественной войны, про Бабий Яр в оккупированном Киеве и блокаду Ленинграда. Когда люди вокруг снимали "про войну" за 30-40 миллионов долларов, мы не смогли собрать и 15-ти. Картина была задумана не ура-патриотическим гимном – о героизме и победе уже и без того много чего снято – мы хотели сделать картину на материале книги Сергея Ярова Блокадная этика, или в духе Воспоминаний о войне Николая Никулина, военной прозы Астафьева, о бедах и ужасах войны, о том, что любая война – это ад, который нельзя призывать камланиями вроде "Можем повторить", этим инфантильным, бездумным, квасным патриотизмом. Уверен, если бы мы сняли ее еще в 2011-13 году – никаких вопросов ни у аудитории, ни у власти не было бы к нашему высказыванию, потому что ситуация в стране, состояние умов были покуда в норме. А сейчас это невозможно. Изменился взгляд на вещи, изоляционизм и милитаризация сознания играют со всеми нами в злую иронию. Известный всем в моем поколении вопрос "Хотят ли русские войны?" совершает на наших глазах полный поворот кругом. Сейчас цензурный инструмент простой: вам просто скажут, что это не рентабельно. Ты предлагаешь другой проект, с тобой сначала соглашаются, а потом, когда уже проделана огромная подготовительная работа, тебе нежданно говорят: "Измените финал!" А это как если бы автору предложили: Дездемону нельзя задушить, Гамлет останется жив или пусть Костя Треплев не застрелится в конце Чайки… Скажите, это как? Как можно таким образом разрушать замысел? Вопрос мой риторический, я знаю, что никто не ответит мне на него.
Это как Тарковскому говорили – ваш герой в Ностальгии не должен быть эмигрантом, он должен быть командировочным, переделайте! Прошло столько лет, а получается, мало что изменилось.
Увы. Ну, потому что нет свободы, она так и не появилась. Зато остался страх. А страх, как известно, язык дьявола, главного производителя рабов и рабского сознания.
О душе
Как вы считаете, может сегодня кино иметь терапевтический эффект для нашего зрителя, нашего коллективного сознательного и бессознательного?
Может ли сегодня кино что-то менять в человеке?
Оно всегда подспудно делало эту работу, на самом-то деле. Мы попросту не замечаем этого влияния. "Простой" язык кино сводит все к простым причинно-следственным связям – "будь хорошим, и все у тебя получится" или "сам виноват, видишь, где ошибся". Так называемое "доброе кино". По моему мнению, если кино побуждает зрителя думать, порой мучительно, а не только получать дозу адреналина или анестезии; если кино пробуждает в тебе спящие тревоги, заставляет тебя сомневаться, конечно, это дает материал и пищу для развития. Это не таблетка обезболивающего, как и не лекарство, да, но это диагноз или лишний повод для рефлексии. Лишний повод вспомнить об ответственности, по крайней мере за свою собственную жизнь.
Результат этого взаимодействия может быть каким угодно. Вы и сами прекрасно знаете, сколько неприятия провоцируют в том числе и ваши фильмы.
После Нелюбви говорили: "Нет таких людей! Что за чудища? Вы все сочинили! Таких людей не бывает". Однажды на одном показе с первого ряда встала женщина, совершенно убежденная, что я поддержу ее, и заявила: "Как же вы правы! Таких, как ваши герои надо стерилизовать, чтобы они никогда не смогли родить детей!". Я ей отвечаю: "Фильм обращен к таким как вы, он ровно об этом – о бесчувствии, тотальном игнорировании другого, внутреннем омертвении. Вы даже не в состоянии увидеть в них людей. Вы считаете, они в печи должны быть сожжены? Но тогда это не они монстры, а вы – монстр". Она никак такого не ожидала. Это тот случай, когда человек вешает ярлыки и думает, что объективно говорит о чем-то, а на деле – свидетельствует против себя самого. Мы воспринимаем события искусства или самой жизни через себя, через свою душевную нищету, убожество, бесчувствие или великодушие и щедрость. Иной раз слушаешь зрителя и тебя ошеломляет, сколько он увидел великолепия, которого ты, возможно, даже не вкладывал в картину. Даже не думал об этом. А человек по-своему разглядел и со своей стороны прочувствовал что-то совершенно поразительное.
Скажите, ваши картины имели и имеют терапевтический эффект для вас самого? Помогают ли они разрешить вам какие-то свои личные внутренние конфликты и проблемы?
Никогда об этом не задумывался. Точно могу сказать, что сознательно, как терапевтическую практику, я этот процесс не воспринимаю, а вот бессознательно – возможно. В любом случае, каждый мой фильм связан с течением моей жизни, это абсолютно точно. Каждая картина – это жизненно важное событие, которому ты отдаешь свои силы, энергию и время. Именно потому, что этот процесс поглощает тебя целиком, я и берусь только за те вещи, которые для меня важны. И вот эта работа с идеями и смыслами и твоя частная, даже интимная жизнь дополняют друг друга, пересекаются, перетекают друг в друга. Поскольку без искренности никакой творческий акт невозможен, в любом фильме есть твоя собственная кровь, плоть и жизнь. Твои ошибки и твои травмы. Но я не берусь за кино из желания помочь себе самому в чем-то разобраться.
О себе
Хорошо, спрошу иначе – вы простили своего отца после того, как сняли Возвращение?
Я никогда не смотрел на этот фильм в этой плоскости… После премьеры в 2003 году пришло рукописное письмо от дочери отца, которая мне впервые написала за долгие годы. Оказывается, отец посмотрел фильм по телевизору, вышел на балкон – а это ноябрь, Томск, Сибирь – и минут сорок просидел один на балконе. Похоже, он был впечатлен картиной. Я прочел письмо сестры, и подумал – "а что для меня этот фильм?" И с легкостью ответил себе сам – никакого внутреннего психологического груза во мне не было. Для меня эти съемки стали исключительно чистой радостью творчества, я точно ничего не изживал и не решал свои детские травмы.
За что мне его прощать? За безотцовщину? У нас полстраны таких как я. За то, что он меня оставил? Но я же не знаю, почему он сделал это. Я не обвиняю отца ни в чем, потому у меня нет и необходимости его прощать. Он сделал свой выбор. И, надеюсь, прожил жизнь счастливо, в оставшиеся 50 лет родил двоих детей, все это время у него была жена, которая его и похоронила. Так что, какое прощение, за что? За то, что вся наша жизнь обретается в берегах наших ошибок и наших верных поступков? Кто и кого может в этом обвинить?
Скажите, как вы считаете, вы сами стали хорошим родителем для своего сына?
Трудно сказать. В нашей семье за все, что касается Петьки, отвечает Аня. Вся его бытовая жизнь лежит на ней – все его школы, занятия, секции. Я, скорее, такой добрый папа. Если ему надо что-то получить, он бежит ко мне. Аня потом говорит: "Почему ты ему разрешил, не посоветовавшись, я же ему это запретила?". Я ему: "Ах ты, хитрец, пришел ко мне по-тихому…". Я в этом смысле, конечно, далеко не образцовый отец, но и стучать кулаком по столу, как когда-то делал мой отец, я точно не буду. Если он выберет что-то совсем свое, я буду только рад. Хотя, конечно, не говори гоп, пока не началось. Ну как-то надо будет постараться принять любое развитие сюжета.
О будущем
На презентации вашей книги сценариев производило впечатление количество собравшихся. При том, что в вашем лице мы имеем дело ни с эстрадной звездой и ни с актером, вы собираете толпы поклонников. С чем, как вы считаете, связан такой интерес, пусть да, к успешному, известному и уважаемому, но все-таки режиссеру?
Сложно сказать. На той презентации подошел человек и спросил неразборчиво: "Андрей, я хотел вас спросить о личном… ", я не расслышал, переспросил: "О вечном?!". Он: "Не-не-не, что вы!". Это смешно, но случается, подходят и с вопросами о вечном. Что тут ответишь? Ну, как можно ответить на вопрос, что ждет Россию в будущем, например? А ведь не поверите, спрашивают. Я точно не Павел Глоба, по звездам не гадаю, я даже на кофейной гуще не умею гадать. И мне трудно сказать, в чем тут причина. Я все-таки склонен думать, что по большей части, это любители кино, которым нравится и близко то, что мы делаем, которые уважают и ценят нас за то, о чем мы говорим в картинах. Это, скорее, именно любители фильмов, а не случайные люди.
Знаете, интересно, что именно вас они спрашивают о будущем. Возможно, атмосфера общей неуверенности заставляет людей искать точки опоры – была религия, потом идеология, теперь ничего не стало. Сейчас каждый сам ищет свой способ создания и источник смыслов и, возможно, многие надеются на вас, верят, что, если вы снимаете такое кино, возможно, вы что-то знаете и чувствуете?
Возможно и так. Я тому мужчине тогда сказал в шутку, что о "личном" это и есть о "вечном". А как иначе? Сегодня очень выросла личная ответственность за все происходящее с нами. Бессмысленно перекладывать эту ответственность на власть или на режиссеров, на моральные авторитеты, на кого-то еще – сегодня ты сам выбираешь, как жить, с кем жить, чем жить, во что верить, и что делать дальше. Каждый спасается как может. Такие пришли времена. Наверное, стоит смотреть на мир непредвзято, взаимодействовать, пытаться солидаризироваться с кем-то близким по духу, браться за то, что тебе близко, но решать это все приходится только самому.
Скажите, в последнее время особенно заметно, что сквозь эти бетонные плиты советского прошлого, на глазах пробивается какой-то удивительно свежий, чистый, звонкий, новый, молодой мир. Вы ощущаете в себе и на себе его присутствие и влияние?
"Здравствуй, племя младое, незнакомое". Это закон вещей. Приходит новое поколение и, глядя на этих ребят, невольно ощущаешь себя сходящим со сцены. И правда, выходит новая сила, с новым лицом, она даже не то чтобы с тобою не считается, она просто движется своим маршрутом, мимо тебя, вперед и вверх. Как молодые побеги, туда, вверх, к солнцу. Кто-то увянет на пути, кто-то как Икар сожжет свои крылья, а кто-то осуществит мечту и продвинет человека на путях искусства или науки куда-то выше, в новое будущее. Ты смотришь на это движение и видишь, где ты причастен к нему, где есть и твоя доля в этом настоящем — но — видишь также невольно себя и там, где навела на тебя свою тень длань прошлого. Уходящий объект жадно глядит в глаза новоприбывшим. Время неумолимо. Трезво глядя на происходящее вокруг, понимаешь, что ты, конечно, обладаешь опытом, каким-то ценным багажом ошибок, достижений или потерь, а тут будто только что сошедший с конвейера новый, быстрый, блестящий, легкий самолет, который запускает свои моторы и вот-вот взлетит. А рядом — ты, такой уже, в общем, побитый жизнью кукурузник. Однако, этот новый нарождающийся мир тебя зажигает, будит в тебе лучшее, напоминает о тех временах, когда точно так же и ты новым блестящим самолетом сходил с этого конвейера в жизнь. И, глядя на все это движение, разумеется, хочется сохранить в себе ток молодости и устремленности в будущее. На самом-то деле все хорошо. Все так и должно быть.
Этери Чаландзия
iz.ru