Звездный час в истории кинематографии: Андрей Звягинцев
21.05.2007
Я возвращаюсь мыслями в 1962 год, на фестиваль в Венеции, потому что именно здесь я смог впервые увидеть фильм Андрея Тарковского. Это была моя первая поездка в Венецию, и это был его первый фильм. Иваново детство. Конечно, кроме него в Венеции тогда крутили и более ста других фильмов, но я вспоминаю только этот. Потому что это был год Тарковского.
За годы, которые с тех пор утекли в мире кино, мне довелось побывать уж точно на 500 кинофестивалях, во время которых я в среднем смотрел около 80-ти фильмов, но в память врезались только очень немногие моменты, как и тот, когда я с Тарковским сижу на зеленой лужайке перед венецианским казино, мы говорим с ним о его фильме, а в это время наша переводчица постепенно теряет нить разговора, ведь водки было более чем достаточно (это была его бутылка, не моя). На сохранившейся пленке легко расслышать, как наша беседа плавно перетекает в благосклонное бормотание. И это было… отправной точкой для осознания мной той вещи, что, по существу, в истории кинематографа не столь много явлений, достойных быть названными звездным часом, и что их нельзя пропустить.
Но несмотря на то, что фестиваль этого года только начинается здесь в Каннах, и еще будет предостаточно других впечатлений, которые придется переварить, я верю, что вчера я уже пережил звездный час этого года, и это был фильм Андрея Звягинцева, еще одного молодого Андрея из России, из страны, которая, кажется, в очередной раз завоюет право стать лучшей, создавая действительно великие произведения, входящие в историю кинематографии. Потому что Изгнание явилось по-настоящему таким поразительным событием, что Каннский фестиваль этого года с уверенностью войдет в летопись кинокритики как год Звягинцева.
Пожалуйста, не спрашивайте меня сейчас о той истории, о которой повествуется в фильме. Абсолютно абстрагируясь от того, что я и не собирался бы ее пересказывать, сам по себе сюжет, только сама эта история еще не есть то, что поднимает этот фильм выше почти всего того, что я увидел за последнюю пару лет. Почему же тогда я позволил себе увлечься этими хвалебными речами?
Да, мы привыкли думать, что фильм всегда некое развертывание действия, потому что фильм это частично умение рассказывать сюжет, разворачивающийся во времени, мы выросли со времен Софокла на сюжетной структуре повествования, даже если повествование, в лучшем случае, служит только связующим элементом смысла. Новые технологии, обуславливающие ту легкость, с которой сегодня «перекраиваются» сценарии, привели к акцентированию на драматических процессах в картине, так как что же еще содержит сценарий, если не нанизывание всех тех событий, которые «происходят» в фильме?
Но время от времени все-таки появляется режиссер, который для того, что он хочет высказать, ищет действие, которое способно передать его мысль. Это напряженное действие, которое придумал режиссер является способным передать высказывание режиссера. Это высказывание ясно прозвучало во время пресс-конференции здесь в Каннах, но в самой картине оно распознается с большим трудом.
Совершенно очевидно, что у Звягинцева есть потребность высказывания – а здесь это наша фатальная неспособность разделить любовь и естественное восприятие с другим – пришла раньше, чем он сочинил свою песню, в которую он вплел изображение, звуки, природу и минимум разговора. Вдруг прочувствовать что-нибудь и потом понять, как можно донести это чувство при минимальном наборе выразительных средств до других, разве это не сродни определению стихотворения?
Минимум средств: сокращение до самой сути, то есть долгие, спокойные наводки камеры, минимум слов, платонический ландшафт – то есть природа, которая преподносит только саму себя, собственно абстрагирование от ландшафта – "действие", которое выражается лишь в чертах и мимике лица, в почти неразличимых движениях мускулов, в медленном наезде камеры на глаза, в которых читается чувство, в ритме дыхания физически и душевно раненого человека, в цветовой гамме кадров, которая полностью отвечает чувству момента, и в отказе от обычной логики хода времени. Каждый дом (так или иначе, появляется только один), каждый вокзал (тоже только один), каждая рощица грецких орехов, каждый номер на доме, каждая вещь из одежды, каждая льдинка зимой и каждый сноп летом, и, конечно же, каждое движение камеры продумано, облачено в форму, специально создано, там есть цитаты, метафоры, это части точно продуманной, поэтической драматургии. И я могу себе вообразить, что даже облака, которые мы видим на экране, не были предоставлены случаю.. Ничего в этом фильме, несмотря на его продолжительность в 150 минут, не лишнее.
Но что же я все-таки смотрел с таким напряженным вниманием? Что так очаровало меня, что мне вдруг захотелось, чтобы фильм не кончился вовсе? Такое случается со мной в первый раз в отношении такого долгого фильма.
В общем и целом, весь фильм крутится вокруг одного единственного, лаконичного предложения, которое женщина говорит своему мужу после того, как семейная пара со своими детьми из индустриального города (только от режиссера я узнаю, что эти фабрики находятся в Бельгии) возвращается туда, где родился ее муж, в его родовой дом в деревне (съемки велись в Молдавии). Связанными эти двое кажутся только детьми, и то сказанное предложение, по-видимому, конкретно и лаконично убедительно: «У меня будет ребенок. Он не твой». Мужчина реагирует так, как реагируют мужчины. Только после того, как развязывается трагедия, он узнает, что же она хотела сказать этим предложением.
Уже в своем первом фильме Возвращение (Золотой лев в Венеции), кстати, с тем же актером в главной роли - Константином Лавроненко, мало говорилось и много показывалось, и там тоже природа была одним из главных героев. Здесь же Звягинцев только еще более утонченно усовершенствовал свой метод - говорят еще меньше, но еще больше изображения, и еще больше действие становится второстепенным. Почти половина всех установок, которые ускоряют завершение действия, отражается в лице женщины (ее роль сыграла норвежка Мария Бонневи, которая работает в театре в Швеции). Ее личный крах, ее поражение это - крах жизни. И она терпит крушение в мире мужчин. Более актуальным этот фильм на тему вечную, не подверженную печати времени, просто не мог бы быть.
До тех пор, пока такие фильмы в суете Каннского фестиваля еще будут появляться каждые пару лет, я готов смириться со всем тем другим, что там демонстрируют. Уже тем самым я хочу дать толчок зрителям в Германии, которые получат этот фильм, вероятнее всего, снова только в «немецкой версии», то есть разрушенным в языковом смысле, поданным на тарелочке, требовать от немецкого проката, чтобы у них не отнимали возможности познать такого рода художественное произведение с глубоким поэтическим началом в оригинале и во всей силе творческого выражения.
Гидеон Бахманн
Немецкая газета BADISCHE NEUESTE NACHRICHTEN