Распад семьи Слепцовых
10.06.17г.
У Андрея Звягинцева нет аккаунтов в социальных сетях, и он не следит за ураганом, порожденным его фильмом Нелюбовь. Кинокритики, киноманы, обычные зрители и люди, которые ни разу не были в кинотеатре с 1979 года, начали обсуждать картину, как только она получила приз жюри Каннского кинофестиваля. 1 июня Нелюбовь появилась в российском прокате, за первый уикенд ее посмотрели более 100 тысяч человек, и споры вышли на новый уровень. "После просмотра фильма Нелюбовь люди плачут и теряют связь с реальностью… Судя по всему, Андрей Звягинцев работает с очень сильными энергетиками, и работает на тонком плане", – размышляет кинопродюсер Анна Кагарлицкая в споре с кинокритиком Андреем Плаховым, сравнивающим таланты Звягинцева и Гоголя. А публицист Мария Кувшинова приходит к выводу о том, что массовая истерика вокруг фильмов Звягинцева "делает абсолютно невозможными никакие киноведческие дискуссии".
Критиков фильма больше всего раздражает мировое признание Звягинцева, тот факт, что он говорит с международной аудиторией на понятном ей языке и в каком-то смысле занял место Тарковского – причем сделал это без всякой помощи со стороны российских экспертов, которые заметили режиссера только после того, как его первый фильм получил "Золотого льва" в Венеции. Эта история похожа на то, что происходило с Ингмаром Бергманом: "К тому моменту, когда шведы признали в Бергмане первого человека национального театра и кино, в Европе – по-французски и по-английски – уже были изданы его сценарии и монографии о его творчестве".
Первый вопрос Андрею Звягинцеву – о Бергмане.
Хочу похвастаться: я сразу, на десятой минуте, угадал связь между вашим фильмом и Сценами из супружеской жизни, и только потом прочитал, что вы действительно ориентировались на фильм Бергмана и он в какой-то степени вдохновил весь замысел.
Здесь только самая летучая связь. Закончив картину Елена, в 2011 году весной, я задумался над тем, что делать дальше. У меня появилась идея сделать ремейк Сцен из супружеской жизни Бергмана, наверняка он был бы в нашей стране своевременным, важным, очень серьезным диалогом с аудиторией. Разумеется, мы хотели перенести в наши реалии, на наш язык, во всех смыслах этого слова "язык", опрокинуть в сегодняшнюю будничную среду. Я был где-то на фестивале и каждый вечер в гостинице открывал одну главу сериала Бергмана Сцены из супружеской жизни, снятого для шведского телевидения. Это шесть вечеров, шесть глав. И я представлял, что, если бы я был зрителем и смотрел этими фрагментами, какие у меня были бы чувства. Это была неделя самых сильных ощущений. Прекрасные вечера знакомства с этим замечательным автором, с этим текстом и с этими персонажами – Йоханом и его женой.
Пять лет назад я поделился этой мыслью с продюсером Александром Роднянским, мы взялись искать права. Все эти пять лет мы согласовывали этот вопрос. С правообладателями нам удалось договориться только с тремя, с четвертым правообладателем никак не получалось согласовать. В конце концов эти мысли о том, чтобы создать кинематографическую картину взгляда на катастрофу внутри семьи, – 13 лет позади, и вдруг люди оказываются у разбитого корыта, бросают друг в друга, как тряпку, ребенка, непонятно, куда его девать теперь, потому что у обоих новая жизнь, – уже были слишком далеки от бергмановских идей, но вот так в конце концов летом 2015 года родилась эта история, счастливым образом, как огниво, высекая искры, между историей развода молодой еще пары и историей с волонтерами, которые ищут пропавших людей, в том числе детей. И вот эти две темы сошлись в одном клубке и, мне кажется, обогатили друг друга.
В 2015 году летом мы запустили этот проект. Роднянский нашел финансирование, мы начали работу. Еще даже не успев дописать до конца, уже выбирали натуру, занимались визуальными решениями с оператором, с художником-постановщиком, поиском эскизных решений пространств, квартир наших героев и так далее. Вдруг мы получаем известие о том, что четвертый правообладатель на сценарий Бергмана согласился, то есть у нас ворота были открыты. Была почти комическая ситуация: мы пять лет добивались этого решения, а когда в конце концов добились, вышло так, что было поздно, и мы уже были влюблены в этот замысел и делали уже нашу картину Нелюбовь. Я даже думаю о том, что можно вернуться к этой теме, но, конечно, не следующей картиной, потому что они слишком будут близки, две подряд картины – странно.
Я готов был пойти на этот шаг назад в фильмографии. Поскольку все-таки, согласитесь, римейк настолько великого фильма о разводе, как Сцены из супружеской жизни, это шаг назад. Правильнее, точнее было бы заниматься своими идеями, своими замыслами. Но я готов был пойти на этот шаг, поскольку полагал, что в России мало кто видел эту картину, если говорить о телевизионном решении этого замысла, – показать картину так же точно, как и Бергман задумывал это в телевизионном формате, то есть шесть серий каждый вечер с понедельника по субботу.
Вот такие связи здесь, повторю, самые летучие в том смысле, что наши персонажи совершенно другого рода люди, социальная среда другая, эти люди не разговаривают, как герои Бермана. Вы помните, там два персонажа, Лив Ульман и Эрланд Йозефсон, пять часов, если не больше, вдвоем просто разговаривают. Практически постоянно в кадре эти два человека, они говорят и говорят. Это 1972 год. 2017-й – другая страна, другие нравы, совершенно другой подход к персонажам. Те интеллигентные, образованные, аристократического почти сословия люди, а в нашей ситуации самые что ни на есть обычные, средний класс, обыватели городские.
Даже верхний слой среднего класса, столичная буржуазия – новый класс, который сформировался в последние 10 лет. Но почему вы выбрали эту среду? Мне кажется, в вашем окружении таких людей, как супруги Слепцовы, быть не может. Почему их мир вас привлекает?
Вы совершенно правы, это народившееся совсем недавно сословие, но это слой, который истончается. Средний класс должен быть уверен в своем будущем, чувствовать перспективу, это предприимчивые люди, которые живут своим трудом. Сейчас, мне кажется, средний класс испытывает трудности. К тому же я бы не сказал, что это высшее сословие этого класса. Слепцовы живут комфортно: интерьер, декорации, которые мы построили в павильоне, выглядят довольно убедительно. Но на самом деле героиня, Женя, – менеджер в салоне красоты, а Борис, ее муж, – агент по продажам. В общем довольно простые люди, городские обыватели. Выбор пал в эту сторону по той же причине, что это не маргинальные элементы, которые могут совершенно безобразным образом обходиться с детьми. Вы, наверное, знаете, что в России более 85% детей, которые содержатся в детских домах, – это дети живых родителей, которых лишили родительских прав или за пьянство, или за какие-то провинности перед детьми. Об этой ситуации говорить было бы, наверное, не так интересно, это было бы жестко и грубо, как-то в лоб. В том-то и дело: вполне состоятельные люди, люди, которые обладают сознанием, умом. Наш герой слушает радио "Коммерсант FM", причем в ту эпоху, в 2012 году, когда надежды среднего класса, который вышел на Болотную площадь, были полны ощущений перспективы. И вдруг в такой среде, среди людей, которые более-менее осознают свою жизнь, возникает такая коллизия, когда этим людям ребенок оказывается обузой. Вот это, мне кажется, острее звучит. Наверное, по этой причине мы остановились на этом срезе социального класса.
Нелюбовь очень интересно контрастирует с фильмом Сергея Лозницы, который тоже был в конкурсе Каннского фестиваля. Кроткая – это фильм о другой России, где время остановилось в 1937 году в таком вечном ГУЛАГе. У вас мир, где советского прошлого нет, ваши герои могли бы жить в Швеции или в Аргентине. И при этом вы в финале говорите о том, что время остановилось, что Россия стоит на месте. Вот об этом ощущении сегодняшнего дня, о времени в фильме и за пределами кинозала я хотел у вас спросить. Что это за эпоха, как ее назвать?
Вы говорите, что Россия остановилась. Да нет, конечно, нет. На самом деле она куда-то бежит. Для меня образ героини на беговой дорожке в олимпийке, на которой написано "Россия", имеет два ключа, а третий мне подсказывают зрители, почти цитируя вас. Очень многие говорят, что это значит, что Россия бежит на месте и не любит своих детей. Такое сильное обобщение, гиперметафора. Для меня там два мотива есть, один предельно бытовой. Зимой 2014 года прошла Олимпиада в Сочи, после Олимпиады все лето, осень 2014-го, а дальше и в 2015-й год залетело, у нас было очень модно, особенно среди состоятельных людей, ходить в этой олимпийке российской сборной. Иной раз в бизнес-классе самолета, который летит из России куда-нибудь в Америку или Европу, ты просто попадал как будто бы в олимпийскую сборную, настолько это пестрило в глазах. Это было очень модно, состоятельные люди любили это надевать. Вчера я летел из Екатеринбурга и опять в бизнес-лаунже увидел мужчину в этой же олимпийке. Так что это была прямая цитата из нашей жизни, из российского контекста, если говорить о бытовом плане. В поэтическом плане, метафорическом, мне казалось, что это перекличка с Мертвыми душами и ее финалом, когда Гоголь взывает: "О, Русь-тройка, куда же ты мчишься?". Не дает ответа. Куда-то она мчится, но куда – совершенно непонятно. Мне этот образ ближе, чем если сказать, что вот она, Россия, теряет своих детей и топчется на месте, потому что это и так, и не совсем так. Жизнь продолжается, что-то с Россией, с людьми в стране происходит. Конечно, заморозки, политическая зима, этическая зима дует своим холодком, тут это нельзя не почувствовать. Мы начинаем картину с октября 2012 года и заканчиваем февралем 2015-го – это ровно тот самый отрезок времен, когда еще Болотная площадь, оппозиционные митинги, когда люди, которые жили белоленточным движением, еще были полны надежд на какие-то перемены, изменения в климате, в устройстве нашем, верили в то, что государство как-то откликнется и услышит их. Но 2015 год – это уж совсем венец разочарования и ощущения утраты всяких надежд на перемены, разгон агрессии, милитаризация сознания и враги, кругом враги. Повеяло такими мрачными временами.
Это все, мне кажется, чувствуется в финальном эпизоде, где мы наблюдаем жесткий пропагандистский сюжет в телевизионной передаче, где рассказывается о дебальцевском котле, о конфликте на Украине.
То есть, конечно, этот контекст здесь есть, но он является грунтом или фоном для истории внутри человеческой души, того, что происходит с нашей героиней, ее мужем и персонажами, которые их окружают. Да, утрата и та зима, в которой они очутились. Они не могут быть другими, они так много натворили в своей жизни, что такое ощущение, что они вернулись к самим себе. Человеческая природа так инертна, поэтому менять их удел, дать какую-то фальшивую надежду на изменение было бы потрафить толпе, ее вкусам, ее жажде еще до финальных титров убедиться в том, что все будет хорошо.
Поскольку вы расшифровали этот эпизод со спортивным костюмом, спрошу вас еще об одной детали, которая мне кажется очень важной, она возникает и в начале, и в конце фильма, – эта лента, которой огораживают место преступления и которую находит Алеша, и потом она возникает в небесах, привязанная к ветке дерева.
Я не очень люблю трактовать такие образы, визуальные, драматические коллизии, которые являются зашифрованными, такой вещью в себе. Это, конечно, работа зрителей. Относительно спортивного костюма я рассказал только по той причине, что слишком многие его трактуют таким образом, как вы мне предложили, мне хотелось просто поделиться еще двумя интерпретациями этого решения. А с лентой – у меня действительно есть какая-то такая привязанность (я уже не знаю, как мне с ней бороться и надо ли бороться) создавать закругленную фигуру или, музыкальным языком выражаясь, рондо, заканчивать тем, чем картина началась. Здесь это служит такой фигурой, если говорить об архитектуре или конструкции этого повествования. Я слышал уже интерпретации зрителей, и одна мне очень нравится. Она относилась к первому появлению ленты, это как будто бы гуща корня, генеалогического древа этого дерева, которое растет на наших глазах. Мальчик подходит, берет ленту и вытягивает ее из кадра, а мы сосредоточены на корнях, уходящих в почву. Одна девушка сказала: как будто он снимает запрет, как будто бы открывает этой лентой путь в эту семью, в историю Бориса, Жени и Леши.
Мы намеренно создавали такое повествование, в котором после того, как мы увидели мальчика завтракающим, выбегающим в подъезд из квартиры и сбегающим по лестнице вниз, мы больше не увидим его. Многие зрители спрашивают меня: почему вы не показали, так жаль, его еще бы раз показать, куда он, где он, параллельным монтажом. Я говорю: как раз намеренно мы создали такое напряжение, мы ждем, мы ищем его, мы жаждем, чтобы его нашли, но мы так и не увидим его. По-моему, это очень важно. И какой-то тенью его присутствия является не фотография на ориентировке, наклеенная на столб, обветшалая уже, истрепанная временем, дождями и снегом, не его портрет, а именно вот эта живая, пульсирующая на ветру лента, которую мы видели в начале, то, что он держал в своих руках. Это то, что самое первое, что просится для прочтения. Вот то, чему свидетелем был наш Леша за день до того, как он принял решение убежать из этого дома.
Меня поразил размах дискуссии, которая ведется вокруг вашего фильма в соцсетях. У вас нет, наверное, "Фейсбука", вы не читаете это, но десятки людей яростно спорят, и у всех есть свои трактовки.
У меня нет "Фейсбука", нет "ВКонтакте", ни "Инстаграма", ничего этого нет. Я вне этого пространства живу – наверное, напрасно, потому что это уникальное средство коммуникации. Но я принял решение, что не буду этим заниматься – просто потону там в этих пространствах, в этих дискуссиях. Мне это совершенно ни к чему. Напряжение дискуссии для меня совершилось уже. Два года назад запустились мы с этой картиной, много чего продумано, передумано, перерешено. Я понимаю, что зритель видит, естественно, абсолютно по-своему картину; сколько зрителей, столько и взглядов на фильм. Я люблю повторять эту фразу, которая звучит примерно так, что не только мы смотрим фильмы, но и фильмы смотрят нас. Наша интерпретация увиденного свидетельствует о нашей нищете или, наоборот, о нашем великолепии – это же совершенно очевидно. На один и тот же предмет смотрят два человека, и на выходе совершенно разная степень отклика и понимания, осознания, сердечного восприятия или ненависти, отвращения к увиденному. Со всем этим спорить абсолютно бессмысленно, читать не имеет никакого смысла. Некоторые друзья мне присылают какие-то выдающиеся тексты, которые висят где-нибудь в сети, я иногда их читаю. Бывают пронзительные слова и очень точные метафоры. Но я этот путь прошел, и уже абсолютно автономно, самостоятельно фильм живет своей жизнью без меня.
Дмитрий Волчек
Радио "Свобода"