Страх и молчание: как Андрей Звягинцев предсказал путинскую Россию, и она ему отомстила
29.01.20г.
За последние недели много обсуждались две новости: поменялся министр культуры; режиссер Андрей Звягинцев не может запустить свой новый проект. Эти инфоповоды, казалось бы, не связаны, но на самом деле говорят о состоянии российского кинематографа куда больше, чем может показаться. О глубоких и страшных последствиях деятельности Мединского, симптомом которых выступает вынужденное молчание режиссера Звягинцева, — в сокрушительной колонке заслуженного деятеля культуры РФ Елены Стишовой.
Экс-министр Владимир Мединский ушел на повышение, оставив российскую культуру в нокауте. Процесс "Седьмой студии" продолжается (после того как он было закончился). Наше кино, сполна выполнив план по патриотизму, остается убыточным и никак не может подняться до максимума 2005 года, когда его доля в прокате составляла аж 29,7%. Я тоже повелась на статистику, как многие коллеги сегодня, хотя не бокс-офис является показателем успеха того или иного фильма, а его международный резонанс и сила воздействия на аудиторию, не имеющая шкалы измерения. Из картин, получивших награды на недавно прошедших "домашних" церемониях ("Белый слон" и "Золотой Орел"), одна только Дылда Кантемира Балагова замечена авторитетными синефилами (Каннский фестиваль — 2019, приз FIPRESCI и за лучшую режиссуру в "Особом взгляде"), куплена в прокат многими странами. В отечественных кинотеатрах Дылда шла всего-ничего, а понять, насколько глубоко она впечатлила зрителей, нам и вовсе не дано. Структуры, мониторящие обратную связь, давно распались.
Бизнес-аналитики пришли к парадоксальному открытию: отсутствует у российского зрительского контингента заказ на проблемное кино про жизнь, про реальность, в которой мы живем. Посетители наших кинотеатров прочно сидят на жанровой игле, и даже патриотизм заходит эффективнее в аранжировке комикса (Т-34). Похоже, Мединскому в рамках вверенного ему ведомства удалось переиначить ни больше ни меньше как онтологию кинематографа, каковой был (и все-таки остается!) уникальным медиумом, отражающим "жизнь в образах самой жизни". После резонансного успеха Левиафана Андрея Звягинцева министр культуры дал понять, что не даст ни одной госкопейки на проекты, критикующие российскую власть и ее институты. Это был жесткач без исключений и послаблений. Малочисленные охотники получить господдержку на фильм о современной действительности быстро поняли, что деньги надо искать у независимых инвесторов. Андрей Звягинцев, который, сам того не ведая, своим фильмом инспирировал запрет на реальность, за годы правления Мединского реализовал еще два проекта — Елену и Нелюбовь в содружестве с независимыми продюсерами Александром Роднянским и Сергеем Мелькумовым. Оба фильма продвинули российское кино на призовые места в престижных международных конкурсах, Нелюбовь получила номинацию на "Оскар" как лучший фильм на иностранном языке. И вроде бы все не так уж и плохо, и Мединский ко всеобщей радости удалился из Минкульта. Как вдруг Андрей Плахов пишет в "Коммерсанте" о том, что Звягинцева покинули продюсеры, что его новый с Олегом Негиным проект завис. Потенциальные инвесторы, боясь санкций, опасаются вкладывать в проект, — так полагает режиссер. Новость была растиражирована и бумажными, и электронными СМИ, но лишь "Медуза" добыла важный комментарий: исполнительный директор частного фонда Романа Абрамовича Антон Малышев заявил, что фонд готов поддержать проект, что сценарий нравится, но запрашиваемый бюджет (700 миллионов рублей!) олигарх не потянет в одиночку. Нужны другие инвесторы, подтверждающие свои намерения вложиться в высокобюджетный фильм.
Прочих комментариев пока не слышно. Продюсер Илья Стюарт, ушедший с проекта последним, молчит. Из международной практики: террористические группировки — и те, как правило, берут на себя ответственность за противоправные акты. В нашем случае, похоже, никто не чувствует себя виновным. Громкая публикация коллеги Плахова растворилась в молчании. Страх и молчание существуют в одной связке. Мы выучили это на своем опыте, на своей шкуре.
"Промолчи, попадешь в первачи.
Промолчи, попадешь в палачи",
— вот и вспомнилась забытая строчка из Александра Галича, популярная в годы преследования Бориса Пастернака за изданный за рубежом роман Доктор Живаго.
Россия входила в XXI век в эйфории свободы. За плечами было десятилетие, в течение которого общество разбиралось с деспотами и узурпаторами. Кинематограф начал процесс над тоталитарным прошлым сенсационным Покаянием. Гласность и свобода слова, конституция, наконец, гарантировали путь развития. Смена президентской власти, уход Бориса Ельцина и введение во власть преемника Владимира Путина — то была нормальная демократическая процедура. Не нашлось пифии, предсказавшей, что с третьим тысячелетием российское общество шагом за шагом, тихой сапой возвратится к авторитаризму, один за другим ликвидируя демократические институты и горизонтальную ветвь федеральной власти. Власть может быть только вертикальной. Помнится, при советской режиме такое политическое устройство лукаво называлось "демократическим централизмом".
В 2003 году Звягинцев дебютировал фильмом Возвращение. Он имел сенсационный мировой успех, получил аж два венецианских "Льва" — один из них назывался "Лев будущего". Мифологическая подкорка сюжета породила множество интерпретаций Возвращения. Правда, ни один из критиков так и не понял, что за ящик выкопал и спрятал в лодке отец, отправившийся с сыновьями в дальнюю поездку на заповедное озеро. Ящик ушел на дно вместе с телом погибшего отца, оставленного отпрысками в незакрепленной якорем лодке. Тайна так и осталась неразгаданной. Флер тайны органично вплетается в тонкую атмосферу фильма.
Однако сегодня, 17 лет спустя после премьеры, Возвращение, вступая в отношения с новым политическим контекстом, обнаруживает вдруг себя снова актуальным. Отцовский дискурс фильма 17 лет назад имел лишь мифологические коннотации и классические параллели. Вышла в переводе на русский уникальная книга испанского священника Закариаса Марко Диптихи (издательство "Логос", 2007), анализирующая все пласты Возвращения. Никому и в голову не пришло подумать над простым вопросом в рамках сюжета: откуда и зачем вернулся отец мальчиков, которого они не помнят и не любят? И почему тот, которого велено называть папой, начинает с утверждения своей власти, грубо ломая сыновей? А ведь автор Левиафана неспроста поставил в центр своего дебюта в 2003 году именно проблему власти и доминирования над личностью.
У нас странно популярен мем, отсылающий, кстати, к "основоположнику", Карлу Марксу: мол, история повторяется дважды, сначала как трагедия, потом как фарс. Возможно, это утешает: фарс — скорее смешно, чем страшно. Мне совсем не весело наблюдать, как инъекция идеологии опустила ниже плинтуса кино времен Мединского. Оказалось, в ручном режиме, волевым усилием и среди бела дня можно запретить реальность на экране, подменить ее сказками о подвигах и славе, а также аттракционами. Но мировой закон причинно-следственной связи не поддается манипуляциям. Его можно не замечать, это да. Пока ты лично не станешь точкой приложения этого закона.
Елена Стишова
Журнал "Искусство кино"