Усилие быть человеком
13.05.21
КИНОТЕКСТ НА БУМАГУ
Андрей Петрович, как получилось, что после фильма, у которого уже сложилась своя жизнь, вы решились вернуться и продолжить разговор о нем?
Это случилось благодаря автору идеи и книги — Максиму Маркову, журналисту и кинокритику. Трижды посмотрев картину, он увидел в ней нечто вроде архитектуры — много рифм, событий, которые придуманы заранее, — и решил поговорить со мной о том, как это было обустроено. Написал мне подробное письмо с просьбой об интервью и признался, что хотел бы задать не 10–20 вопросов, как обычно задают журналисты, а 100–200–300, в результате в книге их больше 1 000. Беседа продолжалась шесть дней: мы смотрели фильм, он останавливал на каждом кадре и задавал вопросы. Почему этот кадр так снят, здесь такой ракурс, а там камера движется, почему Вдовиченков в холодных тонах — все его костюмы синего цвета, а Николай — в землистых, зеленых и коричневых, есть ли в этом какой-то смысл? Его интересовало все, что являет собой кинотекст, ему хотелось вскрыть сам прием. Я отвечал на эти вопросы максимально подробно и широко, поэтому называю эту книгу гипертекстом — 620 страниц, большего рассказать о фильме Левиафан я не смогу.
Во время такого подробного разбора нашли ли вы сами что-то новое в своем Левиафане?
Пожалуй, нет. Когда ты год готовишься к фильму, решаешь, каким будет каждый эпизод и как его снять, трудно открыть новое. Например, сцена в храме с длинным наездом, когда идет панорама сквозь все здание храма на крупный и средний план архиерея и сцену в суде, — это такая рифма на суд земной и суд небесный. Подобные поэтические метафоры могут родиться, только если ты продумал каждое решение. На это как раз и обратил внимание Максим Марков. Находясь на съемочной площадке три месяца, каждый день и каждую ночь пребывая в состоянии драйва от стресса — так ты это сделал или не так, снимая дубль за дублем, — в конечном счете ты уже все про это знаешь. Поэтому и беседа наша была легкой. И сюрпризов не было. Другой вопрос, что от нашего разговора до книги был длинный путь. В мае 2015 года мы стали смотреть фильм и говорить, в июне-июле я получил первые расшифрованные главы. Осенью мы продолжили работу по редактуре и Максим публиковал эти тексты на своем сайте, где и планировал опубликовать все. Но уже на третий день наших с ним разговоров я предложил сделать из этого какой-то материальный предмет — что-то, что можно полистать, — и он с энтузиазмом согласился. И только два года назад, в 2018-м, я встретился с кинопродюсером Андреем Новиковым и предложил ему издать этот материал. Дизайнер Дмитрий Мордвинцев придумал несколько интересных ходов, в том числе использовать этикеточную бумагу: там, где глянец, — это изображение, а на матовой стороне — текст.
МЫ БЫЛИ ЧЕСТНЫ
Левиафан — это фильм о судьбе человека, о судьбе страны, документ истории или временное состояние души?
Является ли наш фильм документом истории — об этом, конечно, не нам, авторам, рассуждать. Это история частного человека, и не одного. Как бы мы ни интерпретировали отношения Николая и Лили, они часть нашего уклада или, если хотите, бытия, часть тела народа. И уж точно не временное состояние, а постоянное и практически неменяющееся, и никто вам не скажет, что с этим делать. И через семь лет, и через двадцать семь вряд ли что-то изменится. Другой вопрос — на перспективу. Тут уже нужны футурологи, но они пригодились бы скорее для какого-нибудь фантастического сюжета, потому что наша история это все же часть судьбы страны, да, мне понравилось ваше определение.
Постулирующие что-то, как утверждение истины, цементирующие в историческом процессе какие-то явления и события, как навсегда вписанные в строй жизни — такие речи уже звучали не раз, и были глашатаи революции, ее знаменосцы, убежденные в том, что навсегда наступил новый мир; и вы помните, как Маяковский призывал сбросить кого-то с корабля современности, и даже Блок предлагал нам прислушаться к музыке революции, а через каких-нибудь несколько лет понял, что революция обернулась тупиком или мороком, несущим ложь и смерть… Однако то, что наш фильм — есть слепок реальности, я в этом убежден, мы свидетельствовали время, мы наблюдали его таким и были честны. Притом, это не документальный фильм, а художественное осмысление времени, метафора и отчасти гипербола, но с опорой на то, что мы говорим правду.
Ваш фильм — про Россию или не только? И такие люди, такие модели есть везде?
На премьере фильма в Торонто во время одного из интервью журналист представился и, не включая диктофон, сказал: я из Мексики и хочу вам признаться, замените водку на текилу, ваши снежные сугробы на наши пампасы — и это будет фильм про нас. В Америке я слышал подобные комментарии от разных людей. Это абсолютно универсальная история. Вся она соткана, пропитана нашим временем и нашим духом, там русский язык и русские просторы, но она о человеке вообще, где бы он ни был… И я совершенно не ожидал реакции огромной массы людей, которые так негативно восприняли картину, назвали ее русофобской. Потому что и мы с Олегом Негиным как авторы, и вся группа смотрим на Николая как на самого себя: маленький человек оказался в наше время в такой мясорубке; попрано человеческое достоинство; и не внимая ничему, не испытывая никакого сочувствия, этот молох перемалывает его. Мне казалось, что аудитория как раз солидаризуруется с нами, с тем, что так нельзя. И почему вдруг произошел перевертыш в восприятии людей — мне трудно судить. Есть только мнение, которое высказано мной не раз: иногда очень трудно смотреть на собственное отражение в зеркале, потому что хочется видеть себя другим.
В вашем фильме две героини: одна разрывается между мужчинами и в итоге погибает, а другая — сильная, и муж у нее подкаблучник… Женщины сегодня сильные?
Действительно, женщины сейчас сильные, и все сильнее и сильнее. Но читать этот текст таким образом было бы слишком прямолинейно. С Лилией случилась другая история: она как человек, который будто бы не на своем месте, словно не здесь родилась и не может сформулировать, не понимает, что с ней не так, почему она не может обрести почву под ногами. Ее хулят и называют изменницей, но она просто ищет себя, ищет выход. Это совершенно понятная коллизия, которая может произойти и с женщиной, и с мужчиной. Анжела же абсолютно на своем месте. И это такой срез, картина: мы открываем занавес и наблюдаем двух существ, нельзя сказать, что это какая-то константа, постоянная величина, — все гораздо гибче. Человек — недетерминированное существо, он постоянно находится в движении, ищет самого себя и может измениться в любой момент. И в этой связи мне очень нравится выражение философа Мераба Мамардашвили: человек — это усилие быть человеком.
УХОДЯЩИЙ ОБЪЕКТ
Все мы родом из детства. Что вы можете сказать о своем?
Главное, что я мог бы сказать о своем детстве, — мне очень повезло с моей мамой. Она позволяла мне абсолютно все: куда поступить, как действовать в каких-то человеческих связях — этот выбор она доверяла мне и всегда подчеркивала, что в любом случае будет на моей стороне. Я это называю абсолютным доверием и солидарностью. Я хочу подчеркнуть, что свобода превыше всего, диктат неприемлем. К счастью, не могу похвастать каким-то тяжелым детством. Мои воспоминания о Новосибирске — детстве и юности, учебе с 16 лет в театральном училище, — все они под покровом восторга перед жизнью.
Как вы относитесь к религии?
Есть вера — это интимная, очень личная вещь, а есть религия — обрядоведение, камни и идолопоклонство. Не знаю, в какой степени я обитаю в той сфере, о которой можно было бы сказать как о вере, но уж точно не с камнями и не с такими архиереями, как в нашем фильме. В Ветхом Завете есть безупречная строка: Земля отдана во власть нечестивцев. Об изгнании торгующих из храма нам повествует Евангелие. Сквозь эти две вечные идеи прорастает сюжетный ствол фильма Левиафан. Возникают вопросы: а где тут Бог? "Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит…" — это мы знаем. И обитает дух вовсе не в стенах храма.
Некоторые люди считают, что в ваших фильмах все беспросветно. Можно ли ожидать, что когда-нибудь вы снимете комедию?
Главное, чтобы просвет был в их жизни, если он есть — то все в порядке. Сниму ли я комедию? Нужно обладать особым талантом, чтобы снимать комедию, у меня его нет. Ты же не жанр выбираешь, а то, о чем тебе хочется говорить. На моем столе лежит четыре или пять сценариев, которые я мечтаю реализовать уже много лет, но ни один из них не является комедией… В 2018 году я сказал, что хочу снимать кино о войне, — и двигаюсь в этом направлении.
Верите ли вы в искусство и в кинематограф, в частности, как в инструмент, который может влиять на человеческие поступки и порядок вещей в принципе?
Всегда хранишь надежду, что можешь как-то повлиять. Искусство призвано размягчать сердца, как говорит актер Леонид Оболенский в документальном фильме Уходящий объект. Мне очень нравится эта история об Истине. Фильм был снят в 1990-е. Актер рассказывает о себе, своей судьбе, которая свела его даже с Эйзенштейном в свое время. И вот он говорит, что к середине жизни как-то он зашел в тупик, не знал, что ему делать, зачем он каждый день надевает чужой костюм и произносит чужие слова. Он обратился к своему духовному отцу с вопросами: нужна ли моя деятельность кому-то и не сменить ли мне род занятий? "Я потерял смысл, не понимаю, зачем, для кого я делаю свою работу". И вот, его духовный отец отвечает ему: ты на том месте, где должен быть, потому что твоя работа заключается в том, чтобы размягчать сердца людей, потому что только в мягкое сердце может войти истина… Искусство как таковое может иметь дело с самой жизнью, с правдой, касаться ее как-то, вскрывать или замалчивать. Но подняться до высоты истины оно не в состоянии, поскольку истина — это уже следующий шаг, работа того, кто смотрит на эту правду, его личный выбор и действие…
Марина Шабанова
"Ведомости Законодательного Собрания Новосибирской области"